Газета Завтра 153 (45 1996)
Шрифт:
так машет вербой воскресенье,
как будто бы земля — мала
для русской веры во спасенье…
Кадишь народу моему?
Сулишь домашние услады?
А он без гнева и надсады
кроит холщовую суму.
Он шьет — за плечи — калиту,
строгает кудреватый посох -
и в путь!.. Такой в апреле воздух:
кружит и манит за черту,
межу, ограду, частокол,
за ободок земного рая,
где в клетке хохлится щегол,
мрет канарейка золотая.
“Куда ты, старче, и пошто?..”
А он: “Вестимо, за землицей”.
“Ужель пшеница не родится
иль речка плещет в решето?”
А
“Какой?” — “Зовется Араратом.
Там Ной пришвартовал когда-то
ковчег. Так я — за тварью той…
Слыхать, разбеглась по земле,
видать, в сиротстве прозябает.
Несу печеную в золе
картоху — пусть себе вкушает…”
“Про что ты, старче? На печи
лежал бы, коль напился пьяный”.
“Про что? Про море-океяны.
Там бьют из рыбины ключи”.
“Ты про кита? Зачем же кит
тебе, в лягушкину запруду?”
“Прудок наш тем и знаменит,
что всяку притягает воду”.
“Куда ты, старче?” — “В небеса”.
“Что там?” — “Журавушка летает.
Кручиной застит мне глаза -
уж так “курлы” его рыдает!..
Разлуку, что ли, перемочь
не может с милою землею?..
Я за него отдал бы дочь,
а он мне — перышко седое”.
“На что же серое перо?
Ты, верно, путаешь с Жар-птицей…”
“Авось внучонку пригодится -
писать АЗ, БУКИ и ДОБРО…”
“И ВЕДИ?..” — “Да вестимо! Ведь
я так и рек, что за землею
ступаю…” — “В небо голубое?”
“А как разъять — ее и твердь?..”
“И мнишь, что счастье принесет
родной Руси земли прибыток?”
“Да ты, — ворчит, — уж больно прыток.
Что счастье? Счастье — не расчет!..”
— --
А в чем расчет наш?.. В журавлином
пере? Крыле? Мечте златой?..
Полмира — в том мешке холстинном,
а сам-то странничек — с клюкой
влачится. Хриплое дыханье
свистит в надорванной груди.
За расстояньем — расстоянье.
Две тыщи лет, как он в пути.
Глотает пыль — и сладко верит:
то ярко, остро пахнет мед,
то русский берег, русский берег
опять мать-мачехой цветет.
Проста душа его, нелепа
тоска — пора б и остудить!
Но кто сказал: “Земля — для хлеба”?
Она — для неба, может быть.
И не гусиным — журавлиным
скрипим мы призрачным пером,
когда ГЛАГОЛ с распевом длинным
выводим следом за ДОБРОМ.
Когда чертим: АЗ, БУКИ, ВЕДИ,
и это влажное: ЗЕМЛЯ;
когда твердим: “О Тихий Свете,
сойди на скорбные поля!
За всех, про всех Тебя мы молим:
Твоя же милость — велика!..”
Почти крестьянские мозоли
таит внучонкина рука.
«И ТОГДА БЫЛ БЫ РАЙ НА РУСИ…» Майя Ганина, Юрий Сбитнев
Озимь — бирюзовая. Небо — голубое, с легкомысленными завитками облаков. Белые стволы берез по опушкам… Прямо весна. Лишь один какой-нибудь желтый лист на кустике напомнит о том, что веет лишь весною.
Бывает день, бывает час… Осенний, хороший такой денек в том самом Талеже, где Чехов построил школу. Здесь в домике скромном по нынешним меркам живет семья писателей. Удивительный, загадочный горький роман “Оправдание жизни” хозяйки дома Майи Ганиной напечатан в журнале “Москва”. Проза терпкая, октябрьская.
И Юрий Сбитнев —
Под горой в деревне, в ста шагах от их дома, — ключ с двухтысячелетней историей, святой источник. Сколько таких на нашей земле неухоженных, диких, забытых. Здесь же, в Талеже, с помощью булыжника, гранита и мрамора, по всем правилам паркового искусства, с европейским тщанием устроено место поклонения. В лунном кратере на самоцветной поляне розовеет часовня с золоченой луковкой. Деревянный резной иконостас над бурлящим ручьем, кованый горбатый мостик через поток… И эта поэма воды и камня сотворена тоже не без участия писателя Юрия Сбитнева.
Наш корреспондент беседует с Майей Ганиной и Юрием Сбитневым.
КОРРЕСПОНДЕНТ. Из романа Майи Анатольевны я знаю, как вы здесь, в Талеже, начинали. Приехали в русскую деревню два писателя, две личности, два индивидуума, и не в идеологической сфере, а на практике, хозяйствуя в деревне, стали конфликтовать с Системой. Правильно я понимаю, что была борьба? На каком уровне? За что?
ЮРИЙ СБИТНЕВ. Во-первых, обстоятельства счастливо сложились в том смысле, что у нас с Майей Анатольевной оказалось много общего не только во взглядах на мир, но и в стремлении жить на земле, ближе ко всему сущему. Хотя Майя Анатольевна -городской человек, но все-таки перед ней не стоял вопрос: хорошо ли? Смогу ли? Правильно ли? Нет. Надо было ехать в деревню. Надо!..
МАЙЯ ГАНИНА. Я, по рождению, городской человек, но не по генетике. Мой прадед — крестьянин, переехал с Украины в Сибирь. Отец из Сибири приехал в Москву. Город был тесен для меня всегда. С ранней молодости я начала ездить по стране как журналист, как писатель. У Юрия Николаевича судьба с моей в этом отношении сходная. Но неизбежно наступает время, когда ты уже не можешь скитаться в кирзовых сапогах с рюкзаком. И в городе тебе неуютно. Вот Господь и привел нас на этот пустырь, где когда-то жили русские люди, а потом их уничтожили. В те времена в Талеже обитало только пять старух. И в первую же весну, вскапывая грядку, я нашла в земле крестик XII века. Подобрала, надела и ношу, и несу до сих пор.
Ю. С. А если вспоминать, как вживались?.. Знаете, тогда коммунисты все-таки не позволяли себе того, что позволяет нынешняя власть. С ними можно было найти общий язык. Более того, они, по-своему понимая нас, предлагали более удобное устройство. Не здесь, “в глуши”, а на центральной усадьбе, например. Даже в Чехове квартиру предлагали. Но мы твердо стояли на том, что нужна земля. Ее мы получили. И сразу стали объектами повышенного внимания, своеобразного изучения. Конечно, выгоднее было бы районному начальству иметь дело с заезжими писателями, с организованными. Мы, осев на земле, увидели всю изнанку жизни, а также и “руководящих товарищей”. Мало того, что видели, но писали, печатали. Тут же возникло противодействие со стороны горкома партии. Нас стали откровенно уничтожать: “Куда вы лезете!” Спасение пришло неожиданно — меня избрали секретарем Союза писателей, того, еще влиятельного, могущественного Союза. Я как бы получил официальный статус. Конфликт перешел на более высокий уровень, и в конце концов секретаря горкома убрали.