Газета Завтра 203 (42 1997)

Газета

от черной яви, от поминок.

И удалось бы, но мгновенно

вернул нас к аду гром ботинок!

Ботинок гири на террасе,

посыльных смерти тяжких топот -

к нам, онемевшим в одночасье,

а я просила в полдень летний:

“Уйми, Всевышний, братский хохот,

иль погаси веснушки эти!”

2

Господь всемилостливый, разве

прикрыть распушенной косою

моих веснушек безобразье

не в силах был Ты? Что ж позволил

распять

невинных бандой злою,

мольбу развеять пеплом в поле?

Не мог Ты, что ли, Боже правый,

меня избавить от насмешек,

не превращая в пир кровавый

семейный праздник в летний полдень?

А человек ведь пусть и грешен,

он разве не дитя Господне?

Ты подарил ему и тело,

и дух — права на грусть и радость.

И если дьявольское дело

свершилось, только я повинна,

прося себе такую малость,

когда весь мир лежал в руинах,

когда Твое потомство — люди

к Тебе взывали, погибая….

Прости, Всевышний! Вечно будет

терзать мне душу грех гордыни.

Не тверда в вере тварь земная,

полна сомнений и поныне

боятся, помня о распятье

там на Голгофе. Даже сына

не мог Ты защитить, Создатель.

Пилата дети нынче снова

к ответу требуют невинных,

не чуя голоса святого

и божьей кары. В Ватикане

прельщают паству медом-ядом

спустя столетья. И заранее

сулят спасение от муки.

Молясь Христу, торгуют адом

в лукавстве, в круговой поруке:

Мирроточивый Маг с балкона,

ссылаясь на Тебя, Создатель,

вещает людям, как с амвона,

и простирает руки к небу,

что древний жрец. И люди платят

кумиру верой непотребной,

что Дух Святой на самом деле

кружит над Римом — и столетья

приют находит в папском теле,

и он кумир послушной пастве -

будь то известный всем владетель

или последний в этом царстве.

3

Когда Ты перестал быть тайной?

Нам неизвестно. Сделай милость,

Господь, присутствия знак дай нам.

Не видим знака и за это

бездушных войско навалилось

на нас и хочет сжить со света:

с презрением — а как иначе -

нас потчуют псалмами Брая,

и после шрифта для незрячих,

молебна, музыки органной,

сосед Иесип, дверь ломая,

ворвался в дом с ватагой пьяной:

в двенадцатый мой день рожденья,

отмеченный косою первой,

Иесип (образец смиренья

вчера, а нынче сгусток злости),

вломился, как бандит в таверну,

круша, вослед хорваты-”гости”

(Паян, Томислав, Анте, Дражен) -

соседи все, но в гневе лютом.

Отец

не молвил слова даже,

встречая их, он лишь раскинул,

раскинул крылья рук, как будто

взлететь хотел… Да так и сгинул

под той кувалдой. Зверь Иесип

вскочил на стол, рыча: “Под нож их!”

И сталь клинка — в веснушек россыпь,

и лезвие алее мака…

Но вдруг — Твоею волей, Боже -

я погружаюсь в омут мрака -

и затихают вопли брата…

“Кипит вода!” — убийцы хохот

ловлю… Он дьявола глашатай,

он в униформе — ивы черной,

но я — свеча, по воле Бога

погасшая на тропке горной.

4

Из-под косы, там, за ножами,

я вижу вербы колыханье.

“Что ты жива,

не скрою, жаль мне”* -

Иесип пишет. В каждом слове -

убийцы смрадное дыханье

и та же жажда новой крови

он пишет мне — “десятилетья

прошли, но и теперь, как ране,

нет ничего на белом свете

вкусней сербятины под паром…”

“Вода клокочет!..” Где? В казане.

И явь становится кошмаром:

“Кипит вода!”..

Мне в день тот клятый

почудилось: то голос судей,

что и в аду настигнет ката,

чтобы в котел бурлящий бросить,

отмыть от крови… Вдруг, отсюда,

из мира грешного, Иесип -

Мэр городской, холеный, сытый,

описывает мне в деталях,

подробно, как были убиты

мои родные в доме сиром:

два брата ножевою сталью,

сестрица — молотом. Секира

свалила мать. И с мертвой груди

сняв сына младшего, в казане

живьем сварили — псы, не люди!

Кошмар звериного застолья -

в письме, где “сука” мне прозванье,

мне, так желавшей, чтоб от боли

осталась пустота немая,

охранный круг… А он мне пишет:

“Знай мы, что ты еще живая,

повременили б с этим мясом…

Клинок ножа вошел чуть ниже”

(в узле косы моей увязнув),

злодей считает. — Промах этот,

как ложка дегтя в бочке меда.

И впечатленье от “обеда”

ему он портит — (Мать, родная)!

“Ведь ты была мертвее мертвой,

лицо, как маска восковая” -

в конце письма корит Иесип,

прощаясь: “Скорой встречи, с Богом!”

Теперь, суди, сладкоголосый.

Нет, не Господь: ты, маг престольный,-

ты приложил старанья много,

чтоб паству воспитать достойно.

Суди, отец и пастырь жрущих

людское мясо после мессы,

суди, к любви святой зовущий

и так пекущийся о вере

ты, подскажи им, детям-бесам,

как искупить им в полной мере