Газета Завтра 26 (1023 2013)
Шрифт:
Эврика! Я понимаю природу своего чувства! "Дети". Это общее растерянное детское выражение в лицах, выражение тревоги, загнанной куда-то далеко вглубь, и надежда на что-то хорошее, путь и счастье - это надежда ребенка на подарок: даже на мужских, грозных и бородатых лицах, на лицах, которым не положено быть детскими. Вообще, люди самые разные: с красными и зелеными волосами, панковскими прическами, в украинских вышитых косоворотках, нищие и дорого-ново одетые, с айпадами.... Но выражение детей, заблудившихся в лесу - общее, и просвечивает через самые поверхностно наглые, веселые и уверенные физиономии. Большинство собравшихся, видимо, все же очень бедны, и даже призрак нищеты покусывает
Вылезает из гущи толпы парень в маске Гая Фокса. Маска с черными усиками, смеющаяся, полная иронии и презрения. Запарившись, чтобы глотнуть воздуха, он снимает маску - ах!
– под маской оказывается бледное, растерянное, с мелкими неопределенными чертами, светло-русыми волосами - детское лицо.
Запах жизни
Толпа. Жара. Душно. Сухо. Песни, несущиеся со сцены, невнятны. Солнце выжгло все запахи. Познакомились с парнем, который отрекомендовался суперсекретным агентом ("Ты извини, что я в белой косыночке!"), и пошли искать воду. Ищем, ищем - во всех киосках все уже пусто. Пива - пожалуйста. Мелькает мыслишка помереть, и вдруг застываю: окружает аромат полыни, прохладный, как родник, живой, как любящий оклик - теснота жары раздвигается, приливает сила. Заповедная поляна. Здесь трава не вытоптана.
Богатырь
Очередь в туалет. Суперсекретный агент уже сходил через забор, но стоит в длиннющей очереди рядом, с жертвенным вытянувшимся лицом, как подлинный рыцарь, несмотря на искушающие звонки товарищей "Санек, ты где, у нас шашлыки и пиво!". Очередь не движется. Лицо его все больше и больше вытягивается. Вот он не выдерживает, и начинает скандалить и кидаться на людей.
– Сань, ну иди уже покушай!
Он обращается ко мне, как женщина в платке к Ахматовой под Кремлевской стеной:
– Ты журналист, говоришь? Опиши это! Сможешь? Так и опиши - организация была безобразная! Где это видано - на триста тысяч людей триста туалетов?! Напиши и пришли мне, что написала! Не то я сам напишу!
...Вдруг из цепочек изнывающих, терпеливо кривящихся от жары, ожидания и неприятного запаха, переминающихся с ноги на ногу людей выступает светлорусый, ослепительно белый телом, могучий как гора, парень, в плечах - не одна косая сажень, а,пожалуй, две. Правильное лицо с алыми губами - деревянно, голубые глаза стеклянны, и, по всем признакам, пьян он в дрова. Он простирает руки к толпе и к солнцу, ни с того ни с сего требует публичного внимания.
– Я люблю Россию!
– орет он, горячо шлепая пухлыми пьяными губами.
– Давайте крикнем все вместе: "Рос-си-Я!"..РОС-СИ-ЯААА!!!!
– Да-а-а...
– выдавливают озадаченные такой неожиданностью люди. Со сцены сегодня тоже говорили о том, что День России и все такое, но это со сцены, это официоз.
– Рос-си-я...
– Рос-си-я...
Я слышу мысли толпы. В толпе от приставаний здоровяка, вскипает досада.
"Любовь к родине - это одно. Пусть лежит в глубине, не трогайте! Слова об этом, например, толстых воров на официальном приеме под гимн - это другое. А каким пьяным недоумком надо быть, чтобы орать о любви к своей сорвавшейся, павшей в ложь и распад родине - в очереди в плохо организованный общественный туалет, среди вони и комического физиологического нетерпения? На поле, где большинство русских собрались ценой изрядных мучений посмотреть на "высоких иностранных гостей", черпнуть энергии от них и возрадоваться единственно этим? Отвяжись, глупая
Но простодушное дитя два на два метра требует своего. Он топает ногами по зеленой траве, он простирает розовые большие руки.
– Крикнем: "Рос-си-Я!!!" Вы же русские! Я - люблю Россию!
– Да-а-а...
– Чего "да"? Вы же русские! Чего вы дакаете? Вот я - люблю Россию!
– Да...
– Рос-си-я...
– А еще русские! РОС-СИ-Я!!!! Россия-а-а-!!!
– дитя осуждающе потрясает кулаками, бьет себя кулаком в грудь и уходит с приятелями.
Публика остается раздосадованная, смущенная и во взбаламученных чувствах.
– Эк упился.
– Хах, он представляет, что он на сцене.
Черный ворон
Чёрный ворон, что ты вьёшься, над моею головой? Чёрный воо-орон - не добьёшься. Чёрный ворон - я не твой" - старая песня в исполнении "Пикника" играла над толпой минут, может, двадцать назад. Но она еще позвякивает у меня в голове, и путеводная звезда моя такая шутница, что тут же, цепляясь за рукав тараторящего о чем-то агента, досадливо размышляя об участи русских богатырей, я сталкиваюсь нос к клюву с натуральным черным вороном.
– Ох! - говорю я от неожиданности, вытаращивая глаза.
Ворон ничего не отвечает. Мирно и дружелюбно глядя на меня, качается на плече у хозяина - бородатого панканутого дядьки.
– Что, он человечьим мясом питается? - опасливо интересуюсь я.
– Не-а, пивом, - радушно отвечает хозяин. - Он пиво пьет. Он хороший.
Друзья неразлей вода, картина маслом. В туалет лучшие друзья тоже идут вместе. Оба в изрядном подпитии - и ворон, и хозяин. Хозяин икает, ворон тоже хочет икнуть, но у него не получается. Он хлопает крыльями и смиряется, горбато задремывая, блестя на солнце черными перьями
Боги малых племен
Жарко. Душно. Люди всё прибывают. Ты знакомишься с людьми, отворачиваешься на секунду - все, прилив отделил, унес тебя или их.
Люди прибывают за смыслом и энергией. Наши музыканты, по идее, могут быть идеологами и вождями этой толпы - раз религия нам надоела в 1917 году, а идеология - в 1991. Не напрямую, разумеется, без партийных директив, просто передачей духа. Однако большая часть звучащего имеет какой-то рвано-декоративный, неполноценный характер. Конечно, никто никому ничего не должен; но все же. Те, у кого есть энергетика, как-то не попадают в основную смысловую артерию; а те, кто, в принципе, в артерию мог бы попасть, слабы энергетикой. Я говорю не столько собственно о музыке, сколько о текстах и общем впечатлении.
"Би-2" - комнатная группа для городских барышень обоего пола. Их очень хотели увидеть те студентки, которые нерешительно мяли в руках денежку на воду. Любой человек в современном городе очень быстро превращается в такую барышню. На поле с травой, однако, эта группа как-то не очень звучит. Звенит серебро городского воздуха, расписываемое спокойными философо-ироничными голосами, и какие-то особо "городские" же получувства, полуоткровения, которыми, в принципе, можно заполнить городскую отчужденность и разрисовать немой холод асфальта. В принципе, можно за их счет почувствовать себя философичнее, спокойнее и ироничнее и таким образом подняться над проблемами. Но в комнате или на асфальте. Не на зеленом поле. Поле слишком цельное и живое в сравнении с этим рваным текстом.