Газета Завтра 277 (12 1999)
Шрифт:
Бабкины глаза алчно сверкнули.
— Это можно. Почему нет? Пустышку так пустышку. Токо ты не проговоришь никому. Давай денежки.
Протянул ей сотенную купюру с портретом американского президента, бабка приняла ее с поклоном и сунула под фартук.
— Ну чего, теперь ложися вон туда.
Спиридонов прилег на грязный лежак, задрал рукав, бабка покачала головой.
— Не-е, светик мой, так не пойдет. Шприц большой, в руку не
С трепетом он следил, как бабка трясущимися руками набрала розоватой жидкости из литровой банки. По виду — вроде марганцовка.
— Пустышка? — уточнил он.
— Не сомневайся. Самая она и есть.
Вонзила иглу, как штык в землю. Он неожиданности Спиридонов взвизгнул, но буквально через минуту, под ласковые пришептывания бабки, по телу потекли горячие токи и голова сладко закружилась.
— Ну вот, — успокаивающе текло в уши, — было бы чего бояться. Для твоей же пользы, сынок. Не ты первый, не ты последний. Пустышка — она и есть пустышка...
Очухался в светлой городской комнате на диване. Ноги прикрыты клетчатым шотландским пледом, у окна с вязанием в руках девица Люська. Не подавая знака, что очнулся, Спиридонов прислушался к себе. Нигде ничего не болело, на душе — тишина. Состояние просветленное, можно сказать, радужное. Память в полном порядке, весь чудной сегодняшний день, со всеми деталями, стоит перед глазами, но строй мыслей поразительно изменился. С удивлением он осознал, что беспричинно улыбается, как младенец поутру. Таких безмятежных пробуждений с ним не случалось уж, наверное, целый век.
— Люсенька, — окликнул девушку. — Мы у тебя дома?
Девушка ему улыбнулась, но вязание не отложила.
— Ага. Где же еще?
— Кто там за стенкой шебуршится?
— Папаня с маманей чай пьют.
— Чего-то голоса громкие. Ругаются, что ли?
Люся хихикнула.
— Ну ты даешь, Геннадий Викторович. Да они песню разучивают. Им завтра на митинге выступать.
— Вот оно что, — Спиридонов потянулся под пледом, понежился. — А что за митинг?
— Какая разница. Они же общественники... Выспался?
— Еще как!.. Кстати, как я здесь очутился? Чего-то у меня тут маленький провал.
— Пришел, позвонил, как все приходят, — девушка перестала вязать. — Сказал, поживешь немного... Ты не голодный?
— Подожди... Я сказал, поживу у тебя? А родители не возражают?
— Чего им возражать. Ты же прикомандированный. За тебя дополнительный паек пойдет... Побаловаться не хочешь?
— Пока нет... А чайку бы, пожалуй, попил.
— Тогда вставай.
Вышли в соседнюю комнату, и Люся познакомила его с родителями, которые очень Спиридонову понравились. От них, как и от Люси,
— Куревом не богат?
Спиридонов достал из пиджака смятую пачку "кэмела", где еще осталось с пяток сигарет.
— О-о, — удивился отец. — Солидно. Давай одну пока подымим, чтобы на вечер хватило.
Люсина матушка, цветущая женщина средних лет, с черными, чрезмерно выразительными на бледном лице бровями и с безмятежными глазами-незабудками, пригласила за стол, налила Спиридонову в чашку кипятку без заварки. Объяснила смущенно:
— Извините, Гена, и сахарку нету. Нынче талоны не отоваривали.
— Врет она все, — вступил отец. — Были талоны, да мы их на четушку выменяли. А четушку уже выпили, не знали, что гость придет. Я тебе, Гена, оставил бы глоточек. Я нынешнюю молодежь уважаю и приветствую. И знаешь, за что?
— Хотелось бы знать.
— Посуди сам. Мы оборонку строили, американцам пыль в глаза пускали, и ничего у нас не было, кроме худой обувки. А вы, молодежь, ничего не строили, нигде не работали, зато все у вас есть, чего душа пожелает. Причем наилучшего образца. Как же за это не уважать. Верно, мать?
Женщина испуганно покосились на окно, но тут же заулыбалась, расцвела. Махнула рукой на мужа.
— А-а, кто тебя только слушает пустобреха, — покопалась в фартуке и положила на блюдце рядом со Спиридоновым белую сушку в маковой росе. — Покушай, Гена, сушка свежая, бабаевская. Для внучонка берегла, да когда-то он еще явится.
— Когда Люська родит, тогда и явится, — ликующе прогрохотал папаня.
У Спиридонова слезы выступили на глаза от умиления. Давно ему не было так хорошо и покойно. Милые, незамысловатые, беззлобные люди. Синий абажур. Прелестная девушка. На всех лицах одинаковое выражение нездешней мудрости и доброты. "Господи милостивый, — подумал Спиридонов. — Какое же счастье подвалило. И за какие заслуги".
В незатейливой болтовне скоротали незаметно часок, потом Люся вдруг заспешила:
— Пойдем, Гена, пойдем скорее, а то корчму закроют.
Он не стал расспрашивать, какую корчму закроют и почему им надо туда спешить, молча потянулся за ней на улицу. Там было полно народу, будто весь город совершал моцион. Прелестны подмосковные летние вечера, окутанные сиреневой дымкой заката. Есть в них волшебная нота, заставляющая разом забыть о тяготах минувшего дня. И опять у Спиридонова возникло ощущение, что он вернулся в очаровательные времена полузабытого детства. Все встреченные улыбались, и в этом не было ничего необычного, Спиридонов тоже улыбался в ответ, ему казалось, некоторые лица он узнает. Вон та старушка с голубоглазой внучкой в сером балахончике, вот тот милый юноша с гитарой... На мгновение мелькнула мысль, что надо бы все же позвонить в редакцию, сообщить, что задерживается на неопределенный срок, но это, конечно, не к спеху...