Газета Завтра 280 (15 1999)
Шрифт:
Братякин ничего не возразил,
а выпил водки и опять налил...
Так, недоволен миром и собой,
он в каждодневный уходил запой.
4
Он
как девица, в него влюбленный слепо,
и, как Грушницкий незабвенный, был
без имени он у Милова Глеба.
Полуфилософ, полубомж поддатый,
как многие сегодня, без зарплаты
Фадей Братякин не комплексовал
в одном: когда водяру разливал...
Перевалив за тридцать лет с лихвой,
во всем разочарованный до срока,
и на себя давно махнув рукой,
о смерти он задумался глубоко;
и ей в глаза пытался заглянуть,
но лишь волненье наполняло грудь...
И думал он невольно: “Для меня
скорее б все закончилось однажды...
Переступить границу бытия
всего трудней, а что потом — не важно”.
............................................
Их дружба не закончилась дуэлью.
Братякин спился и достигнул цели:
на Бабушкинском кладбище лежит,
где речка Яуза в Медведково бежит...
Но это было позже, а пока
Милов держал его за чудака.
Но радости ему не доставляло,
что самолюбие Братякина страдало,
зашкаливало иногда, и тот,
старался скрыть волнение в груди,
едва смахнув со лба холодный пот,
не ведая, что будет впереди...
Самодовольства
давно был чужд Милову, и к тому же
к успеху также стал он равнодушен,
как к неудачам, что сулила жизнь.
Хотя он душу мне не открывал,
я только так его и понимал.
...Итак, друзьями будучи заклятыми,
они гуляли часто по Тверской
при полной выкладке с бравадой напускной,
но по Тверской и я гулял когда-то,
но это было будто не со мной...
5
— Не знал, что ты имеешь отношенье, —
сказал мне Глеб с усмешкою тогда, —
к литературной этой богодельне.
— Я только выпить захожу сюда,
но здесь, — ему добавил осторожно, —
двух-трех людей великих встретить можно.
— Налью тебе я водки, хоть не верю,
что написал свою здесь “Княжну Мери”
хоть кто-нибудь, и славу
здесь вряд ли кто-то заслужил по праву.
— Нас могут здесь побить, — я говорил, —
здесь аккуратней надо быть со словом, —
но кто бы самого остановил Милова,
когда он пил...
Но мне знакомо было это чувство.
Как все, кто жизнь, как Байрон, начинал,
но безвозвратно с творчеством порвал,
так называемых людей искусства
Милов в душе невольно презирал.
...Уже он с вожделением угрюмым
смотрел на окололитературных фей,