Газета Завтра 311 (46 1999)
Шрифт:
— Этого я не забуду, — сквозь зубы произнес Булганин, сердито посмотрев на Кузнецова, когда они вышли из кабинета Сталина.
И не забыл. Когда в Наркомат обороны от одного из офицеров поступил донос, что адмирал флота Кузнецов “преклонялся перед иностранцами, передал англичанам парашютную торпеду”, Булганин доложил об этом Сталину.
— Всех, кто причастен к передаче чертежей и образца торпеды, судить судом чести, — распорядился Сталин, подписав 19 декабря 1947 года об этом соответствующее постановление.
Немало тогда пришлось пережить боевым адмиралам. Но трудное было впереди. В верхах приняли решение не ограничиваться “судом чести”, а передать дело в Военную коллегию
Но очень скоро Сталин лично разобрался в деле адмиралов — и справедливость восторжествовала.
Летом 1951 года Н. Г. Кузнецову присвоили воинское звание вице-адмирала, вновь назначили министром МВФ СССР.
В 1955 году “крупный специалист” Военно-Морского Флота Н. С. Хрущев высказался против строительства крупных кораблей, считая их хорошей мишенью. Николай Герасимович не сдержался и резко ответил. Нервы его были уже на пределе. В итоге — инфаркт, который надолго уложил Кузнецова в постель.
27 июня 1955 года он обратился к министру обороны с просьбой освободить его от занимаемой должности по состоянию здоровья. Ответа на рапорт не последовало. Николай Герасимович продолжал лечиться. Обязанности главкома выполнял, по сути дела, его заместитель. Меж тем надвигалось событие, которое произвело очередной крутой поворот в жизни получившего высшее воинское звание на флоте главкома ВМФ.
В ночь на 29 октября 1955 года в Севастопольской бухте взорвался линейный корабль “Новороссийск”. Тайна его гибели до сих пор не раскрыта. Были версии, что трофейный итальянский линкор был взорван итальянскими боевыми пловцами, но еще до итогов расследования ответственность за эту трагедию возложили на Н. Г. Кузнецова. В феврале 1956 года его снизили в воинском звании до вице-адмирала и уволили в запас.
“От службы на флоте я отстранен, — писал Н. Г. Кузнецов, — но отстранить меня от службы флоту — невозможно”. В этих словах выражен весь смысл последних лет жизни Николая Герасимовича.
В третьем номере “Военно-исторического журнала” за 1974 год Николай Герасимович выступил с интереснейшими воспоминаниями, посвященными учреждению Указом президиума Верховного Совета СССР от 3 марта 1944 года орденов и медалей Ушакова и Нахимова.
“Нельзя не упомянуть об одном любопытном эпизоде, который произошел во время моего доклада В. И. Сталину о статутах и рисунках орденов Ушакова и Нахимова, — писал в том очерке Н. Г. Кузнецов, — в кабинете у него в тот момент никого не было. Внимательно рассмотрев изображения, И. В. Сталин одобрил расунки ордена Ушакова. Расунки ордена Нахимова I и II степени отложил в сторону и молча направился к своему столу. “В чем дело?” — подумал я. Открыв средний ящик письменного стола, Сталин извлек Орден Победы, украшенный бриллиантами. В лучах его звезды сияли пять рубинов.
— А что если якоря на ордене Нахимова тоже украсить рубинами? — спросил Сталин и добавил, — только настоящими.
Возражать не было оснований. Так, орден Нахимова I и II степени получился, по-моему, и самым красивым и самым дорогостоящим”.
ПОСЛЕ Н. С. ХРУЩЕВА на пост генсека заступил Л. И. Брежнев. В то время в кругах морских офицеров, по крайней мере в Москве, можно было услышать историю, относящуюся к 50-м годам. Знали ее и в Главном штабе, и в политуправлении ВМФ, и военные журналисты. Суть этой истории в том, что, якобы узнав о назначении Л. Н. Брежнева в 1953 году начальником политуправления — членом Военного совета ВМФ, Николай Герасимович произнес фразу: “Я такого моряка не знаю”. Любой моряк, полагаю, согласится, что быть начальником политуправления ВМФ нельзя, не имея представления о флоте, как нельзя быть летчиком, не умея летать на самолете. Лишь две недели в том 1953 году побыл Л. И. Брежнев начальником политуправления ВМФ, после чего перешел на должность заместителя начальника Главпура.
Похоже, что Брежнев об этом не позабыл. Несмотря
В этом отношении я, редактор “Военно-исторического журнала”, находился в более выгодном положении. К Кузнецову у меня было особо почтительное отношение. Я мысленно вспоминал тот 1947 год, когда он приезжал в наше училище в Ленинград, вручал выпускникам корочки и документы об окончании училища. Не думал я тогда, что в последующем доведется встречаться с выдающимся военачальником. А встречи те были особенные, не похожие на встречи с другими адмиралами, авторами журнала. Николай Герасимович приезжал на Кропоткинскую, 19, где и сейчас размещается редакция “Военно-исторического журнала”, оставался в черной “Волге”. А водитель звонил мне из бюро пропусков по телефону, и я выходил вниз. Вместе мы решали вопросы относительно подготовки статей. Я никогда не называл Кузнецова по имени и отчеству. С почтением и уважением произносил при обращении “товарищ адмирал”. Разговоров на темы, не касающиеся истории флота, я не заводил, считал неэтичным. Не задавал даже вопроса, почему свои материалы он подписывает “Герой Советского Союза Н. Кузнецов”, без указания воинского звания.
Я понимал его и сочувствовал ему. Такая подпись и шла на страницах журнала при публикации материалов.
Часто были телефонные звонки и нередко приходили письма бывшего наркома. Я и сейчас с благодарностью и благоговением вспоминаю огромнейший труд, который вкладывал Николай Герасимович в написание своих материалов.
Мне хорошо запомнилась последняя встреча с Н. Г. Кузнецовым. Число стерлось в памяти, но другое запомнилось. Было это, вероятно, в конце ноября 1974 года. Шофер черной “Волги”, как обычно, позвонил из бюро пропусков:
— Николай Герасимович просит вас выйти, — сказал он.
Не медля, я спешно спустился с третьего этажа. В машине сидел Н. Г. Кузнецов, как всегда, подтянутый, спокойный. Душевность и теплота исходили из его внимательных, добрых глаз. Но было тогда что-то и грустное, речь пошла о воспоминаниях, которые готовил Николай Герасимович.
— Работаю над статьей, — говорил он, — дело идет. Собираюсь в санаторий. Там и намерен закончить этот материал. А до санатория в профилактических целях решил обследоваться в больнице на улице Грановского.
Я внимательно слушал Н. Г. Кузнецова.
— Запишите телефон, позвоните мне в больницу в пятницу, — продолжил Николай Герасимович. — Уточним некоторые детали относительно статьи.
Я записал телефон больницы. Мы еще поговорили немного обо всем, условились и попрощались. Черная “Волга” поехала по Кропоткинской улице, в направлении центра Москвы.
Не знал тогда я, поднимаясь на третий этаж редакции, обдумывая все сказанное им, что это будет мой последний взгляд на здравствующего Николая Герасимовича...
Не помню, какое было число, но в назначенный час пятницы я позвонил по данному мне телефону в больницу, что на улице Грановского.
— Николая Герасимовича нет, он на обследовании, — послышался в трубке женский голос. — Позвоните в другой раз.
Но “другого раза” не последовало. Утром в понедельник пришло горькое известие — Николай Герасимович Кузнецов скончался. В ходе операции на почке у больного отказало сердце...
Хоронили Кузнецова на Новодевичьем кладбище. Кажется, весь флот был в глубоком трауре, а не только пришедшие проводить Николая Герасимовича в последний путь кадровые адмиралы, офицеры запаса и в отставке. Хоронили в “морской части” кладбища. А некоторое время спустя на могиле был установлен скромный памятник из плит черного мрамора, которые симвролизируют взлет морской волны. На памятнике сделана надпись: “Народный комиссар, министр, главнокомандующий Военно-Морским Флотом в 1939–1956 гг.”.