Газета Завтра 341 (24 2000)
Шрифт:
Для устойчивости системы были полезны и "ультра", которые составляли ее идеологическую сердцевину, хранили чистоту либерального мировоззрения, и "умеренные", дававшие возможность адаптировать либерализм к идеологическим запросам тех групп населения, которые изначально стояли на государственнических позициях.
Война в Чечне поколебала устои этой системы. Она провела невидимую грань между теми, кто открыто выступил против России, кто призывал Запад к "миротворческой операции" на Кавказе, и теми, кто не захотел или не смог участвовать в антироссийской кампании. Сейчас трещина в либеральном стане углубляется с каждым днем, раскалывая и ломая ощущение общего "мы", ощущение корпоративной сопричастности, которое
Идеологические расхождения, неожиданно превратились из "игровых" в достаточно реальные, наложились и на противоречия в оценке нового президента РФ. Либерал-консерваторы не скрывают, что довольны Путиным, с которым связывают свои надежды на авторитарную стабилизацию и окончательное закрепление своего социального статуса.
В свою очередь, либеральные ультра, несмотря на все уступки, сделанные Путиным в их адрес, чувствуют себя беспокойно, неуверенно. В их среде циркулируют слухи о том, что либеральных экономистов в правительстве скоро "сольют", "независимым" СМИ "перекроют кислород", Чубайса выкинут из РАО "ЕЭС", а Кириенко используют как элемент либеральной декорации на фасаде режима. Все эти разговоры заканчиваются для участников либеральных сходок мрачным выводом о том, что "Путин — не наш президент", а демократия "находится в опасности".
Так или иначе, система политических координат в нашем обществе стремительно меняется, и какую форму она примет к моменту своего окончательного оформления — не возьмется предсказать никто. И вместе с тем уже сейчас становится ясно, что самая одиозная и русофобская группировка либералов, которая наиболее однозначно и последовательно ориентирована на Запад, постепенно теряет почву под ногами, попада- ет в нарастающую изоляцию, бьется в политических конвульсиях. Несмотря на огромные финансовые вливания и мощную политическую поддержку, она постепенно превращается в замкнутую политическую секту, уже не внушающую страха, но вызывающую одно лишь чувство презрения.
Александр Проханов ЧАША (Отрывки из нового романа)
CЕРЖАНТ КЛЫЧКОВ, по прозвищу Клык, попавший в плен вместе с рядовым Звонаревым, не сомневался, что случившееся с ним несчастье преодолимо. Силач, везучий, почитаемый во взводе за бесстрашие, грубую справедливость, соленые шутки и умное самообладание в бою, он верил в свою удачу. Знал, что не погибнет на этой войне и благополучно, живой и невредимый, вернется домой, в воронежский фабричный поселок, где ждет его родня, интересная и денежная работа в охранном предприятии и разведенная соседка Надька, весело и бесстыдно учившая его любовным забавам. Пуская гранату в окно дымящего здания, прыгая с пулеметом наперевес через воронки, рассматривая убитого чеченца, чью грудь разворотила очередь его пулемета, он испытывал чувство, что кто-то невидимый благоволит к нему, оставляет его в живых, устраняет из жизни тех, кто хотел бы его умертвить. Заглядывая в платяной шкаф разгромленной квартиры, кидая в костер ножки столов и стульев, выпивая стакан трофейной водки и рассказывая хохочущим солдатам похабный анекдот, Клык не сомневался в своем превосходстве не только над товарищами, не только над стреляющими в него врагами, но и над невидимой, витавшей в развалинах силой, управлявшей судьбами людей, исходом боев, течением этой войны, на которой ему гарантирована безопасность и жизнь.
Когда его оглушили в подвале, обмякшего, с тупой болью в затылке, проволакивали по черному подземелью, кидали в липкую зловонную лужу, стреляя над его головой в невидимых преследователей, вытаскивали из чугунного люка, подталкивая стволами автоматов, били
Но когда привели его вместе со Звонарем на допрос, поставили под голой электрической лампой на замызганный пол, перед железным столом с замусоленной тетрадкой, когда в комнату вдруг вошел чернобородый, с чернильными выпуклыми глазами человек, остановился перед ними и стал молча, долго смотреть влажными, немигающими глазами, Клык в этом взгляде внезапно почувствовал свою смерть. Темная, слепая сила хлынула в него из этих выпуклых глаз. Окатила изнутри леденящим потоком. Пропитала каждую горячую клетку, замораживая в ней кровяную каплю. Превратила мозг в черный лед, где, как рыба в льдине, остановилась ужасная мысль. И когда человек ушел, оставив на полу комочки мокрой глины, и мозг начал медленно оттаивать, то поселившийся в нем ужас не исчезал, трогал изнутри ледяными щупальцами.
Начальник чеченской разведки Адам, показавший пленных Басаеву, приступил к допросу. Он не ставил себе задачу добыть у пленных ценную боевую информацию, которой те не могли располагать. Он желал подчинить их своей воле, чтобы использовать в хитроумном замысле, — с их помощью заманить штурмующую русскую часть в ловушку и там уничтожить. Он велел охране отвести в камеру щуплого, бледного рядового. Оставил в комнате для допросов сержанта, угадав его ужас, внезапную, поразившую его слабость.
— Ну что, сержант Клычков, пришла тебе пора отвечать за твои преступления, — начальник разведки оглядывал Клыка с ног до головы, как лесоруб оглядывает дерево, которое нужно срубить, ищет на круглом, сильном стволе место, куда вонзит топор. — Мы знаем о тебе все. Наши люди следили за тобой постоянно, с момента, когда ваша разбойная армия вторглась в Чечню, и вы шли по нашим дорогам и селам, сея кругом смерть и горе. В этой тетрадке собраны все твои преступления, записан каждый твой подлый шаг, — он поднял на ладонях замусоленную, с загнутыми краями тетрадь, словно взвешивал ее на чаше весов, определял тяжесть непомерных, наполнявших ее злодеяний.
Клык стоял под голым, жестоким светом лампы, щурясь на свои хромированные наручники. Хотел сказать, что не совершал преступлений. Двигался вместе с замызганными боевыми колоннами по грязным, раздавленным дорогам. Проходил, не задерживаясь, на марше, сквозь зажиточные села с красными кирпичными домами, железными, крашенными в зеленое, воротами, с островерхими, словно заряд гранатомета, мечетями. Мерз на ветру, прижимаясь к мокрой броне. Ел сухой паек, тоскуя по горячей еде. И с марша, задержавшись на день в наспех построенном лагере, был брошен в Грозный, в его первые пожары и взрывы, под пулеметы и винтовки снайперов. Он хотел сказать об этом маленькому человеку с красноватой бородкой, получившему над ним непомерную власть. Но язык разбух во рту, словно его укусила пчела. Мысли, толпившиеся в голове, не превращались в слова, роились беспомощно и бестелесно, как тени.
— Сегодня ты убил нашего народного певца Исмаила Ходжаева, — продолжал начальник разведки, чувствуя, как острие этих слов, подобно топору, погружается в живую толщу дрогнувшего, обреченного дерева. — Он был замечательный артист, любимец чеченского народа. Его песни были о любви, о свободе, о силе человеческого духа. Когда ваши бандитские войска вторглись в Ичкерию, он не мог оставаться просто певцом. Он взял автомат. Его учили петь и не учили стрелять. Тебя учили стрелять, убивать. Ты пришел к нам из своей проклятой России, чтобы лишить нас наших песен, наших певцов, нашей культуры. Что сделать с тобой за это?