Газета Завтра 341 (24 2000)

Завтра Газета

— Фазиль, говоришь?.. В охрану взять обещал?.. — голос звучал уже без угрозы, с едва заметным сочувствием. Клык чувствовал, что ямина еще больше от него отдалилась. Она была теперь покрыта настилом из его уверений, уже не грозила смертью. И радуясь тому, как увеличился малый ломоть остававшейся жизни, благодарный чеченцу, который его слушал, верил, сохранял ему жизнь, Клык торопился сказать:

— Я в ваших людей не стреляю!.. Всегда мимо целю!.. Вы за справедливость воюете, за свою свободу, за веру!.. Мы как оккупанты пришли!.. Ваши города разоряем, села жгем, как фашисты!.. Вы, как герои, за землю свою умираете!..

А наши офицеры — преступники, они нас воевать заставляют!.. Я к вам хотел убежать, с вами вместе сражаться!.. Только момента искал!..

Клык чувствовал, каким зыбким, неверным становится мир после произнесенных им слов. Эти слова размывали четкие очертания мира, в котором он жил. Но в этом расплывшемся, затуманенном мире отодвинулась и скрылась грозящая ему смерть, сомкнулась страшная ямина, готовая его поглотить. Он не упадет в нее вниз головой, его не засыпят, не станут топтаться вокруг его голых, торчащих ног, отаптывать их, как посаженное дерево.

— Говоришь, с нами вместе хотел воевать?.. Собирался стать моджахедом?.. Это мы сейчас проверим... Али, принеси гранатомет и к нему гранату... — начальник разведки отослал одного из охранников, и тот унес шаткое пятно фонаря. — Видишь вон те дома?.. — он протянул руку перед самым лицом Клыка, туда, где неясно туманились контуры здания. — Там у русских наблюдательный пункт... Пустишь туда гранату...

Фонарь замелькал на тропе. Вернулся охранник, неся трубу с заостренным веретеном гранаты. С Клыка сняли наручники, и он растирал затекшие запястья.

— Держи гранатомет... Четвертый этаж, крайнее слева окно... Там наблюдатель... Пустишь туда гранату... Только вздумай дурить — моя пуля, твоя башка!.. — чеченец передал ему гранатомет. Принимая оружие, Клык допустил на мгновение безумную мысль — развернуться, ударить ногой охранника, пустить в другого гранату, в упор прожигая ему живот, запуская в нутро расплавленную шаровую молнию, кинуться к темным строениям, где притаились свои. Но твердый ствол автомата уперся ему в затылок. Подавленный и смиренный, он разворачивал трубу в сторону темного дома.

— Четвертый этаж, крайнее слева, понял?.. — начальник разведки обманывал Клыка. Здания были безлюдны, заминированы. По всем подъездам и лестницам были натянуты тончайшие струны, прикрепленные к гранатам и минам. Только дикие кошки, сошедшие с ума от обстрелов, сновали по этажам, зажигая зеленые безумные очи.

Но Клык не угадывал обмана. Он различал на мутном фасаде высокое окно, веря, что в нем находится наблюдательный пункт, и замерзший наблюдатель прижимает к глазам прибор ночного видения. Там мог оказаться Косой, который недавно, в день рождения, подарил Клыку стеклянную вазу. Или смешливый балагур Ларчик, никого не щадивший своими колкими шутками, которому хотелось дать тычка в шею, чтобы прикусил язык. Там мог оказаться взводный Пушков, часто среди ночи обходивший посты, чтобы взбодрить приунывшего, полузамерзшего наблюдателя. Теперь он должен был пустить в них гранату.

— Давай, бей точнее...

Клык положил палец на спуск, прижал слезящийся глаз к прицельной рамке, направил заостренный гранатомет во мглу. Медлил стрелять. Граната, влетев в окно, наполнит комнату взрывом, секущим вихрем осколков, и Косой, иссеченный сталью, будет лежать на полу, среди тлеющего тряпья, пока не унесут его на носилках. И потом самолетом доставят еловый ящик в уральскую деревню, и обезумевшая

мать на деревенском кладбище будет падать почернелым лицом на красный кумач, хватать руками замороженное тело сына, причитать: "Коленька, сыночек мой, кто же тебя так порезал?.. Ручки твои такие холодные!.. Мамочку свою не обнимешь!.." Никогда не узнает, что это Клык убил ее сына.

— Что тянешь резину?..

Клык потянул за спуск. Реактивная струя толкнула его. Граната, как малиновый мохнатый репей, полетела к дому. Вонзилась в оконный проем. Погрузилась в каменную глубину, озарив желтым светом прямоугольник окна, словно в доме зажглась люстра. На грохот отозвались вокруг беспорядочные автоматные очереди потревоженных чеченских постов.

— Молодец, моджахед!.. — смеялся краснобородый чеченец, хлопая его по плечу. — Не врал!.. Любишь чеченцев!..

Они вернулись в теплый освещенный подвал. На Клыка не надевали наручников.

— Садись, — приказал рыжебородый чеченец, и в его твердом приказе не было жестокости и угрозы, а едва уловимая веселость. — Человека обмануть можно, Аллаха нельзя... Если хочешь получить оружие, воевать в одних с нами рядах, прими нашу веру... Станешь мусульманином, примешь имя Исмаил, в память нашего любимого певца, которого застрелили оккупанты. Будешь мстить за его смерть... Эй! — обратился он к двум охранникам у дверей. — Несите сюда воду и коран!...

Те вышли и через несколько минут вернулись, проворные, быстроглазые и веселые, с похожими смуглыми лицами, на которых проступила синеватая щетина. Один нес таз с водой, перекинув через плечо полотенце. Другой держал толстую, в зеленой обложке, книгу.

— Снимай брюки, — приказал чеченец, доставая из-за пояса нож в деревянном чехле, висящий на кожаном ремешке. С тихим шорохом извлек из ножен лезвие, сверкнувшее под лампой синей молнией. Нож у острия завершался легкой волной острейшей стали, на которую было больно смотреть, и начинали вздуваться на горле вены, словно их рассекало лезвие. Свет лампы скользнул в желобке, омывая крохотное пустое русло для стока крови.

— Снимай, говорю, портки!..

Клык догадывался, что с ним хотят совершить ужасное, унизить, лишить чести. Так в тюрьме поступают с теми, кого хотят подавить навсегда, внушая отвращение к себе самому, и этим отвращением делая человека навсегда одиноким и немощным.

Охранник открыл зеленую книгу и стал читать нараспев, издавая бурлящие, стенающие и молящие звуки. Другой окунул в таз полотенце, и оно потемнело от воды, и маленькая темная лужица натекла на пол. Клык слышал непонятные, на неведомом языке слова, которые, казалось, отпевают его заживо, и смотрел на белое лезвие с жалом и синеватой, скользящей молнией.

— Не бойся... У нас малые дети терпят... А ты здоровый мужчина...

Клыку помогли расстегнуть ремень, спустили брюки, трусы. Маленький чеченец приблизился с ножом, примериваясь, поигрывая сталью. Как малую тушку зверька, взял за шиворот его страшащуюся плоть. Оттянул кожицу и провел лезвием. Клык почувствовал острую боль, словно в пах ударила оса. Чеченец ткнул ему в колени мокрый ком полотенца. На лезвии расплывалось пятнышко крови. И глядя на белую лучистую сталь, на красный наплыв крови, Клык выпадал из пространства и времени, улетал в невесомость.