Газета Завтра 345 (28 2000)
Шрифт:
В 1986 году, сразу после первого горбачёвского ХХVIII съезда, секретарями ЦК были избраны: Бирюкова, Добрынин, Долгих, Зайков, Зимянин, Лигачёв, Медведев, Никонов, Разумовский, Яковлев. Самонадеянно доверив Лигачёву руководство этой разношерстной командой, Горбачёв как генсек совершил роковую для себя кадровую ошибку. Он породил энергию, управлять которой оказался не в состоянии. Под напористым председательством Лигачёва Секретариат ЦК быстро набрал недюжинную силу, обрёл широкую поддержку со стороны областных комитетов партии и стал претендовать на самостоятельное участие от лица КПСС в делах не только сугубо партийных, но и государственных.
Как свидетельствуют опубликованные сейчас воспоминания некоторых из бывших близких сотрудников Горбачёва, он уже в конце 1986 года отслеживал
Качественно новый виток в подспудном развитии антагонизмов между Политбюро и Секретариатом произошёл на фоне инициативной встречи Горбачёва с президентом США Рейганом по вопросам ядерных и космических вооружений в октябре 1986 года в Рейкьявике. Замечательная сторона встречи заключалось в том, что на ней Советский Союз впервые за всю свою историю был представлен делегацией, состоявшей сплошь из потенциальных предателей: Горбачёв, Шеварднадзе, Добрынин, Яковлев, Черняев. Под стать им была и по-восточному многочисленная свита. В неё входили, в частности, протеже Яковлева "внутренний диссидент" Примаков, а также другие, духовно близкие ему западоиды: Арбатов, Боровик, Грачёв, Бурлацкий… (Семантическая загадка: чем "внутренний диссидент" отличается от нормального предателя?)
Единственным высоким армейским профессионалом в этой пёстрой, галдящей о новом мышлении стае являлся начальник Генерального штаба ВС СССР Маршал Советского Союза С.Ф.Ахромеев. На встрече ему была отведена скромная роль сопровождающего (Яковлева и Черняева?) лица. В Рейкьявике Горбачёв, просидевший всю свою предыдущую жизнь без пользы для дела на сельском хозяйстве, обнаружил свои претензии на единоличное решение в ходе переговоров с Западом судьбоносных для СССР и стран социалистического содружества сложнейших вопросов баланса стратегических вооружений. Сделанные им Рейгану предложения были настолько авантюрны и безответственны, что американцы не в шутку запаниковали, полагая, будто их заманивают в ловушку. Вашингтону потребовались время и напряжение ума, чтобы взять себе в толк невероятное: новый генсек КПСС в разоруженческой тематике обнаруживал не только воинствующий дилетантизм, но и готовность к беспрецедентным уступкам, тождественным предательству национальных интересов СССР.
Рейкьявик резко усилил недоверие, которое изначально питали по отношению к Горбачёву высшие руководители Советской Армии. Для них, привыкших в эпоху Брежнева и Устинова считать себя солью советской земли, Горбачёв был сельхозником, выскочкой, не понимавшим проблем армии и ВПК, не ценившим заслуженные военные кадры. Рейкьявик как будто бы подтверждал их худшие опасения. В ответ на их демонстративное отстранение Горбачёвым от переговорного процесса военные активизировали свои рабочие контакты с Лигачёвым. Министр обороны СССР Маршал Советского Союза С.Л.Соколов стал всё чаще появляться на совещаниях, которые проходили в зале заседаний Секретариата ЦК.
Разобраться с военными помог мартовскому генсеку друг Гельмут. 28 мая 1987 года, когда Горбачёв был в Берлине, в Москве на Красной площади приземлился спортивный самолёт юного немца Матиаса Руста. Он хотел говорить с Горбачёвым о мире. Под эту провокацию горбачёвцы вычистили из армии не только министра Соколова и руководство Войск ПВО, но заодно и массу других военачальников вплоть до уровня командования дивизиями. Как выразился однажды Яковлев, после проделанной чистки у членов Политбюро "все руки были в крови". Тем не менее проблема Секретариата не потеряла для Горбачёва своей остроты.
4
Так или иначе, но Лигачёв был бы передвинут подальше от Секретариата, а, может быть, и Старой площади. Скорее всего это могло произойти после приближавшихся официальных торжеств по случаю 70-й годовщины Великого Октября. Но произошло неожиданное: в скрытое противоборство двух главных лидеров партии вмешалась "третья сила" в лице первого секретаря МГК КПСС Ельцина. С 1985 года, по протекции Лигачёва, он являлся как бы ассоциированным четвёртым членом тройственного союза верных андроповцев. Не случайно ему доверили ключевой для КПСС пост партийного лидера Москвы. В новой должности Ельцин быстро продемонстрировал свои сильные стороны: способность бессмысленно менять кадры, умение хорошо ездить на троллейбусе и божий дар смачно бранить в заводских цехах своего предшественника Гришина. Но это всё. Пару раз на Секретариате Ельцину намекнули, что все его действия замечательны, но неплохо бы заняться и чем-нибудь полезным. В ответ у гордого уральца возникло ставшее со временем хорошо знакомым россиянам желание "врезать". Он и "врезал" на Октябрьском (1987г.) пленуме ЦК, где поначалу единственным вопросом стояло обсуждение юбилейного доклада генсека Горбачёва.
Едва тот завершил чтение, как Ельцин, находясь в полувменяемом от собственной храбрости состоянии, подошёл к трибуне. Вообще-то с его стороны это был не совсем безрассудный поступок. Будучи кандидатом в члены Политбюро, Ельцин хорошо знал о недовольстве некоторых членов ПБ активностью Секретариата, равно как и о сложностях в отношениях Горбачёва и Лигачёва. Поэтому у него были веские основания рассчитывать на поддержку своей акции со стороны большинства членов ПБ и генсека. Произнеся небольшую сбивчивую речь, в которой акцентировались недостатки стиля работы Секретариата и "особенно товарища Лигачёва", Ельцин вернулся на место и обессиленный опустился в кресло.
Дальше события приняли оборот, крайне неблагоприятный для него, а сильным рикошетом — и для Горбачёва. Как только на демарш Ельцина отреагировали генсек (сдержанно) и Лигачёв (возмущённо), трибуну занял очень авторитетный в партии бывший первый секретарь Омского обкома, а на момент пленума Председатель Комитета народного контроля СССР Манякин и, в свою очередь, от всего сердца "врезал" будущему первому президенту, решительно поддержав Лигачёва. Его сменил первый секретарь Астраханского обкома Бородин и снова "врезал". За ним то же самое проделал председатель ВЦСПС Шалаев; за ним — первый Тюменского обкома Богомяков; следом — первый секретарь Полтавского обкома Моргун, и … пошло поехало. Это была совершенно спонтанная и потому особенно внушительная демонстрация солидарности членов ЦК с Лигачёвым и Секретариатом, причём как бы в пику больше не Ельцину, но Горбачёву. Из членов Политбюро первым взял слово Рыжков. Говорил сбивчиво, но "линию Секретариата" одобрил, упрекнув лишь за слишком снисходительное отношение к Ельцину: "Вы (Ельцин. — Авт. ) ещё бумажку не успеете подписать, а уже поручение идёт: в Москве сделать то-то, в Москве сделать то-то и так далее. Вот главная ошибка Секретариата".
Позже мне доводилось читать и слышать на разных каналах много дичи об Октябрьском пленуме. Главная — будто тогда Ельцин выступил против Политбюро, чем подорвал устои КПСС. Этакий Давид Николаевич, восставший в одиночку против коммунистического Голиафа. Ничего подобного в природе, конечно, не было. В горячке всеобщей поддержки Секретариата на Пленуме вообще как бы позабыли о Политбюро, а заодно и о самом Генеральном секретаре. Ситуация приняла столь невыгодный для Горбачёва характер, что он был вынужден, остановив поток выступлений, объявить перерыв. После перерыва первым слово получил член ЦК, горнорабочий с Украины Колесников. Его речь состояла из 9 предложений. Два последних процитирую: "Мы, рабочий класс, будем и дальше поддерживать курс нашей партии, нашего Политбюро. (Аплодисменты.) Я хочу сказать, Михаил Сергеевич, рабочий класс Вас любит, он Вам верит, и Вы можете быть уверены — рабочий класс всегда был таким и останется. (Аплодисменты.)" После чего разговор снова завертелся в основном вокруг Секретариата и Лигачёва.