Газета Завтра 351 (34 2000)

Завтра Газета

Р.S. Некоторое время назад дикая выходка одного негодяя, под видом "художественной акции" коловшего топором иконы, всколыхнула православную, да и не только православную общественность. В разнородной среде экспериментаторов от искусства приветствуются всяческие фокусы и эгоцентричные выпады, однако до откровенного хамства по отношению к русским ценностям доходили среди них лишь единицы — да и то, справедливости ради надо отметить, в таких ситуациях получали по мозгам от своих же собратьев "вольных художников". Так, организовавший целый ряд похабных акций такого рода галерист из Кишинева Марат Гельман ныне презираем всей артистической Москвой, а его дружок (не

Глеб Павловский, а тот, что рубил в Манеже святые образа) огреб десяток мощных заушин, после чего эмигрировал в Прагу.

Что ж, цели провокаций в принципе ясны. Известны имена непосредственных исполнителей, диспетчеров и информационных спонсоров — интересно было бы узнать, кто заказчик...

Андрей ФЕФЕЛОВ

Тит КОНТИНЕНТАЛЬНОЕ БАРОККО АЛЕКСАНДРА МОСКВИТИНА

Задворки мегалополиса. За окном уже бывшей мастерской художника Москвитина — солнечное безвременье. Там пыльный, промышленный ландшафт: обрезок трамвайных путей, острова увядающей чувственной зелени, белесое кембрийское море плоских и невзрачных заводских корпусов.

Здесь, внутри покинутого помещения, такая же светлая пустота, неопределенность и пыльность. В пространстве этой огромной, как аудитория, комнаты витает пряный дух копченой рыбы. Коптильни сверху и снизу... Экзотическое соседство, в конце концов, подвело черту под темой "мастерская". Оказывается, Москва с каждым годом все больше и больше потребляет копченой рыбы, посему данное производство требует расширения, а соответственно — новых помещений. Очень скоро не будет здесь ни художника, ни его картин — тысячи пахучих и жирных анчоусов засияют латунным блеском в лучах цепенеющего под вечер, имперского солнца.

Москвитин еще неделю назад вывез отсюда стулья, этюдники и старый диван — теперь осталось пристроить собственно картины. Большого формата холсты, натянутые на подрамники, обреченно стоят, прислонившись "лицом" к стене. Их участь предрешена — завтра их надолго запрут в темный сухой отсек на каком-то безвестном складе, законсервируют до лучших времен. Не скоро еще "кочевник" Москвитин найдет по сходной цене ангар для своих огромных, как штабные карты, произведений.

Но это "будущее" еще не настало, в то время как "прошлого" тоже нет как нет. Москвитин, по необходимости назначив мне встречу в своей уже бывшей мастерской — шагнув из не наступившего будущего в исчезнувшее прошлое, неизбежно попался в капкан безвременья, затащив и меня в это особое, наполненное очарованием вечности пространство.

Пока мы осторожно, одну за одной, подхватываем, переставляем, поворачиваем картины (иногда несем их над головой, словно это большие плоские лодки), идет обмен неторопливыми репликами. Москвитин своим шаманским воркующим голосом рассуждает о мире, о культуре.

— Да. Несомненно. Важно понять, на каких, собственно, основаниях стоят те цивилизации, с которыми мы сейчас плотно взаимодействуем. Вот, например, Китай, хранящий верность

своим мудрецам, занят бесконечным озиранием прошлого. Серединность во всем и приход к земле. Действительно, земная Поднебесная империя. В искусстве Японии другое — всегда борьба. Быть может, некий воин. Даже пейзаж, изображающий бурю, резкие порывы ветра говорят о серьезной борьбе — не на жизнь, а на смерть

Запад породил циклопическое видение мира — через фотоаппарат, камеру, компьютер. Это всегда взгляд на мир одним глазом. Их зауженное пространство, несмотря на все технологии, портит зрение. Рыбий глаз, фокусы монтажа, эффекты, интенсивность и скорость представления, музыкальные и световые эффекты превращают искусство в рекламу. Такая разъядность их мира оставляет от культуры блестящие осколки.

Русская культура обращена в вечность. Даже не в будущее... Границ и обычных перспектив для России не существует.

Мы медленно расставляем картины снова вдоль стен, направляем лучи их полей друг на друга, меняем наклон полотен, подбирая оптимальный угол падения света. В какой-то момент комната начинает странно двигаться. Это вполне можно сравнить с разъезжанием стен, но на самом деле это было РАЗВЕРЗАНИЕМ ПРОСТРАНСТВ.

Сложные многоцветия соединяющихся и расходящихся плоскостей, как в сияющей призме, открывали виды бушующих дебрей на бурных байкальских берегах или метаморфозы "живых" камней, вереницей ползущих вдоль теплого доисторического моря. Рыхлые гряды далеких заснеженных горных хребтов, умирающих в бездне космического ультрамарина, уводят прочь, позволяют провалиться взгляду в мир иных масштабов и измерений. Облако, бесконечно нарастающее, надвигающееся райским чудовищем, в огнях, кудряшках и свечении, вздымается над поверхностью бескрайнего озера. Холодный хрустальный поток минерала "вода" вливается в наш мир, напоминая о горнем мире "химически чистой" природы, являя "другое", пра-человеческое движение.

— Все сущее есть какая-то волна. Все сделано из одного материала.

Охотник, рыболов, путешественник, Москвитин исходил северо-восточную часть континента, писал тундры, оленеводов, движение лососи по черным камням, тунгусские тропы и рождение облаков.

В живописи Москвитина за кромкой, пленкой утлого быта и первобытной жизни эвенов и тунгусов воздвигается, нарастает великий образ необъятной одухотворенной природы. Расходятся швы времен, и сквозь напластования просвечивает Золотой век — время, когда даже скалы умели петь и разговаривать.

Как сибиряк, Москвитин, очевидно, любит и ценит пельмени, а на его работах осторожно дышит близкий и статичный Китай. Но ни о каком спокойствии, "заземлении" в творчестве Москвитина не может идти речи.

Возможно, встречая белых медведей на краях рыбачьих поселков, сплавляясь по горным речкам, за канистру спирта перелетая на вертолете в недоступные местности Алькатваама, он нашел особую зону строительства мироздания. На ясном морозном краю ойкумены вселенная еще творится, работа продолжается, и "мертвая" природа здесь дышит, не установившись в своем оцепенении. Она, созидаемая Творцом — не знает ни смерти, ни времени.