Газета Завтра 400 (31 2001)
Шрифт:
Сердце госпиталя — два многоэтажных корпуса. Один построен в конце 70-х. Тогдашний типовой, больничный. Но уже со скромными архитекторскими изысками в виде сплошного балкона на каждом этаже и даже "генеральскими" (в советском понимании) номерами. Это когда одна кровать в крошечной палате со своим отдельным туалетом и душем. Старожилы рассказывают, что тогда, в начале 80-х, госпиталь считался едва ли не санаторием для тогдашних генералов…
Но все чаще палаты на три койки с туалетом и
Теперь это основной хирургический корпус. Сюда еще совсем недавно сплошным потоком шли раненые из Чечни. Сегодня этот поток истончился, но все равно Чечня без работы местную хирургию не оставляет…
Другому корпусу нет и пяти лет.
Его строили турки под руководством немцев, на немецкие же марки. Это, так сказать, один из примеров расплаты "натурой" за воссоединение Германии. Здесь уже совершенно иные стандарты. Роскошные холлы, просторные отделения. Все палаты на один-два человека с туалетами и душами.
Все — стандарта середины 90-х.
Новейшее оборудование, самые современные лаборатории. Уникальные кардиологические операционные. Кого тут только не шунтировали…
Здесь уже и "люксы" совсем другие. Есть и двух- и даже трехкомнатные. Со всеми мыслимыми удобствами: от кондиционера и джакузи до собственной кухни и комнаты для охраны. Были бы деньги или достаточно больших звезд на погоне…
Поневоле сравниваешь "люксы" 70-х и 90-х. Разница в запросах их обитателей, прямо скажем, впечатляет.
Интересно, но хирургический корпус почему-то ближе к дальнему КПП…
В местном кафе за соседним пластиковым столиком веселая компания. Человек шесть ребят и три молоденьких девчонки. Много пива и воблы. Из старенького магнитофона что-то нечленораздельное поет одна из новомодных и пустых, как детская соска, современных групп:
"…И целуй меня везде! Восемнадцать мне уже!.."
Рифма "Везде — уже" — вполне достойна интеллектуального уровня певцов.
Мы с двумя моими спутниками поневоле наблюдаем за молодежью. Ребята как на подбор — все короткостриженные, в недорогих спорткостюмах. Таких много болтается без дела по всем российским городам. Без работы, без профессии, без всякого особого смысла. Как говорится "день да ночь — сутки прочь!"
Девчата тоже явно не из богатых семей. Но аккуратненькие, свежие своей молодостью. Как всякие провинциалки, немного разбитные, громкие.
В общем, один прайд, как говорится. Видимо, местные, поселковые.
Они оживленно обсуждают
Потом переключаются на грядущий приезд в Москву "Агаты Кристи", спорят, как удобнее попасть на концерт. Один из ребят тянется к столу за пивом. Из-под задравшегося края спортивной куртки неожиданно показывается рыжий край широкого армейского ремня.
"Что за странная мода носить под "спортивкой" широкий кожаный ремень?" — еще успеваю подумать я, как неожиданно сидящий у самого стола веснушчатый пацан ловко подхватывает бутылку двумя почему-то очень короткими руками и передает ее тому, с ремнем. И взгляд буквально обжигает то, что на месте кистей у веснушчатого ничего нет. Точнее, из каждого запястья торчат по два странной формы пальца, больше похожих на клешни, которыми он и подхватил пиво для товарища.
И словно пелену сорвали с глаз.
Я вдруг замечаю, что у одного из ребят пустой рукав заправлен в карман куртки.
У накаченного, бритого крепыша в широком разрезе брючины поблескивает никелем спиц аппарат Илизарова.
А странная куча металлических трубок, которые я в начале принял за разобранную конструкцию летнего тента, оказалась составленными в кучу костылями…
Раненые!
Взглядом сталкиваюсь с глазами того, веснушчатого, без кистей, и стыдливо, словно пойманный на чем-то неприличном, отвожу глаза и вновь натыкаюсь взглядом на широкий кожаный пояс.
Через пару дней в коридорах госпиталя встречаюсь с этим парнишкой. Он быстро, почти бегом пропрыгивает мимо на костылях. Правой ноги у него нет по самое бедро…
На карте больницы долго ищу знакомое по всем московским больничным схемам слово "морг" — и не нахожу. Нет его на плане. Потом мой Вергилий по госпитальному комплексу, проходя мимо неприметного одноэтажного здания в глубине госпитального "периметра", кивнул:
— Вон, отделение "точной диагностики"…
Смерть в госпитале скрыта от глаз. Отделена. Закрыта. И это выгодно отличает госпиталь от руин общегражданской медицины. Помню, когда в октябре 93-го я с ранением бедра лежал в 33-й "остроумовской" больнице, то каждое утро под окнами хирургических палат из подвала, куда ночью из реанимации и прочих "критических" точек спускали умерших за ночь пациентов, выстраивался целый скорбный "поезд" из каталок, на которых лежали накрытые с головой простынями тела. И их с неимоверным металлическим грохотом нетрезвые санитары везли по разбитому асфальту через добрую треть больничного комплекса к моргу…