Газета Завтра 416 (47 2001)
Шрифт:
В том же религиозном ключе искал русскую идею и сподвижник А.С.Хомякова — И.В.Киреевский. И он тоже возлагал все свои надежды на эту "особость", "самость" — "самое христианское общество" — России, последовательно подчеркивал разницу между западным христианством (неважно, о католиках ли речь или о протестантах) и христианством русским, русским православием.
Что типично для нашего православия, по мнению И. В. Киреевского? Это прежде всего — "безмятежная внутренняя целость духа" как основа всего поведения и мышления. По мнению мыслителя, этот религиозный тип миросозерцания лег в основу всей русской культуры, что и предопределило ее отличия от культуры западной. Если для первой
Соответственно, если две цивилизации различны в корне своем, то и прочие стороны их бытия также несходны. Поэтому И.В.Киреевский видит отличия исторических путей России и Запада практически во всем.
"У них" — поземельная собственность как первооснова всех гражданских отношений и главное условие независимого бытия гражданина, у нас собственность — только случайное выражение отношений личных, результат хороших (или дурных) отношений подчиненного лица и лица вышестоящего. "У них" — закон, сознательно разработанный людьми и ими же установленный в ходе долгого противоборства и диалога интересов, закон как компромисс и баланс враждебных интересов, закон, перед которым формально равны и высшие, и низшие.
На Руси иначе, здесь законность — это своего рода бессознательная традиция, закон "по обычаю" ("так принято"), который есть следствие не воли людей, но самого быта, всего строя русской жизни.
Таким образом, Киреевский приходит к основополагающему для него и для всей славянофильской философии выводу: Запад и России — это разные цивилизации, это разные типы культуры и, значит, и здесь и там живут и действуют разные типы людей. Мы — разные люди.
В чем различия? Мыслитель пишет, что оторвавшись от метафизической Цели, от выполнения божественного промысла, решая только лишь свои земные — социальные и личные задачи, "западный человек почти всегда доволен своим состоянием", он "готов, с гордостью, ударяя себя по сердцу, говорить себе и другим, что совесть его вполне спокойна, что он совершенно чист перед Богом и людьми, что он одного только просит у Бога, чтобы другие люди были на него похожи". Самодовольство — вот, пожалуй, главный порок, который Киреевский ставит в вину западному человеку.
Русские же, согласно философу, — другие. "Русский человек, напротив того, всегда живо чувствует свои недостатки, и чем выше восходит по лестнице нравственного развития, тем более требует от себя, и поэтому тем менее бывает доволен собой..." Иными словами, русский человек всегда собой недоволен, и потому всегда открыт к самосовершенствованию, к развитию. В этом, по Киреевскому, его большое преимущество, даже несмотря на очевидные недостатки и "неправильности" в его настоящем, сегодняшнем положении.
Эстафету столь важного для нас самопознания продолжил вслед за Киреевским И.С.Аксаков. Последний нашел другую важную особенность русского мировоззрения, или, как сейчас бы сказали, менталитета. Русский народ, по Аксакову, проводит резкую границу между "государством" и тем, что называется на Руси "землею". Это просто разные для него понятия. "Земля", как пишет Аксаков, это община, причем та община, которая по своей внутренней, нравственной "правде", что есть одновременно и справедливость и некий нравственный, по сути своей христианский закон.
Как возникло это противопоставление? Государство русские были вынуждены образовать по причине враждебного окружения. Для
Таковое убеждение, кстати, и предопределило отношение Аксакова к реформам Петра I. Если сначала мыслитель восхвалял царя-реформатора как освободителя русских "от национальной исключительности", то потом возненавидел его реформы, поскольку тот нарушил гармонию между "землею" в виде Земских Соборов с их общенародным "мнением" и государством в лице государя. Что же касается неприятия Аксаковым "национальной исключительности", то тут никакого противоречия с его патриотическими чувствами нет. Просто эту самую исключительность он понимал по-своему, он видел ее не в этнографических особенностях (которые не самоценны), но в том, что в русском народе общечеловеческие начала развиты выше, чем у других народов, что ему присущ "христианско-человеческий дух". Истинно христианское смирение русского народа Аксаков видит в том, что каждое свое достижение (победу в сражении и т.д.) он приписывает не себе, а Богу, и прославляет Его крестными ходами, молебнами и закладками церквей. Памятников своим великим людям он не ставит, в лучшем случае храм по поводу того или иного их свершения.
Это, полагал философ, решительно отличает истинную Русь от западноевропейских народов, которым свойственна или национальная исключительность, или же, как реакция против нее, космополитизм, отрицание национального начала. И то, и другое — плохо, не имеет перспективы.
Таким образом, русский народ, по мнению Аксакова, может и должен послужить примером остальному формально христианскому миру, его достоинства имеют общемировое, глобальное значение.
Вершиной именно такого религиозного толкования русской идеи стали труды крупнейшего русского философа-богослова В.С. Соловьева. Он довел этот поиск до логического конца — до принципа "свободной теократии".
Это, по Соловьеву, есть сам идеал общественного устройства, когда в обществе нравственный авторитет принадлежит церкви и ее верховному представителю (патриарху), государственная власть — царю, а живой совет с Богом — пророкам, которые, по мнению философа, обладают "ключами будущего". И коль скоро Соловьев говорит о теократии, то он все договаривает до конца: государство, по его мнению, должно быть подчиненно церкви. Иначе ведь и быть не может: поскольку видимая, то есть реальная церковь, есть "действительная и предметная форма Царствия Божия", она же — "живое тело Божественного Логоса"…
Почему именно теократия есть сама суть русской идеи?
На этот вопрос Соловьев отвечал так. По его мнению, в человеческом общежитии действуют "три коренные силы", три социальные тенденции. Одна из них — центростремительная, которая стремится подчинить человечество одному верховному началу, уничтожив все многообразие частных форм, подавив свободу личной жизни. Иными словами, говорит мыслитель, ее цель: "один господин и мертвая масса рабов". Вторая сила — центробежная, которая отвергает вообще какие-либо общие, объединяющие начала. Ее торжество означало бы "всеобщий эгоизм и анархия, множественность отдельных единиц без всякой внутренней связи".