Газета Завтра 462 (40 2002)
Шрифт:
Захватив Индию, англичане уничтожили систему орошения земель, вызвав голод, эпидемии и — вечный, как они надеялись, контроль над страной. Сейчас метод установления себестоимости основных видов сырья — бомбометания. Ускользающие от контроля отклонения от назначенных цен и называют рынком. Сначала внедряется методика установления себестоимости, а потом ученые формулируют закон стоимости, независимый от нашего сознания. Задача экономической науки заключается в том, чтобы доказывать, что, кроме грабежа, есть что-то еще, в конце концов — есть же Данте, Гете! Однако факты таковы: удовлетворение потребностей населения планеты на уровне "культурных стран" истощило бы земные ресурсы за несколько лет. "И это нисколько не смущает Фауста",— замечает Федоров.
Если же говорить о технике, то ее влияние отрицательно из-за ее направленности на интенсификацию
Конфликты между наукой и религией, верующими, неверующими и инаковерующими не заслуживают того внимания, которое им уделяется. Уже Чаадаев знает, что революции — естественная кара за содеянные грехи. Что же касается Чехова, свой оптимизм он, по обыкновению, скрыл в фразе: "Воздух тих, прозрачен и свеж", — черпают и черпают поколения школьников младших классов, читая по складам его рассказ "Ванька".
Миром правит чувство. Платонов отчетливо помнит время, когда ум скучал и плакал по вечерам при керосиновой лампе; молодая женщина, забытая теперь без звука, преданная, верная, обнимала дерево от своей тоски. Она — Ксения Иннокентьевна Смирнова, ее больше нет и не будет. "Умершие будут воскрешены, как прекрасные, но безмолвные растения-цветы. А нужно, чтобы они воскресли в точности, — конкретно, как были" (записная книжка Платонова, Воронеж, действующая армия, 1943 г.).
Чуть ниже: "Бог есть умерший человек". Платонов, следуя Федорову, восстанавливает интонации, утерянные в трактовках. Смысл жизни — решение задачи воскрешения — продиктован чувством и не нуждается ни в разъяснениях, ни в толкованиях. Жизнь, ее цели — они среди дворов и людей, потому что дальше ничего нет. Смысл не может быть далеким и непонятным — он должен быть тут же. А все эти измы (за редкими исключениями, например, буддизм) — они направлены против кого-то. В Русском Каноне — "на него смотрели два ясных глаза, не угрожая ему ничем" ("Счастливая Москва").
Неизвестно, является ли тайна бессмертия более недоступной, чем тайна тяготения. "Нравственную же невозможность бессмертия без воскрешения необходимо доказывать только Западу" ("Записка", ч. IV). Буддизм же не вера, а путь к личному спасению. Надежда уничтожить зло отречением от любви и привязанности. Не дело, а сомнение, бездействие.
Однажды к Будде пришла женщина. Вся в слезах, в полном отчаянии она говорит, что ребенок ее умер, и просит помощи. Будда посылает женщину разыскать двенадцать домов, в которых никто никогда не умирал, и принести из каждого дома по куску хлеба. Женщина пошла разыскивать такие дома, и возвратилась в еще большем отчаянье. Она не нашла домов, в которых никто никогда не умирал. Будда сказал, что она требует невозможного, что все умирают, ее ребенка постигло лишь то, что составляет удел всех и каждого, и Будда осудил женщину за неумеренность ее требования. В примечании 12 к третьей части "Записки" Федоров, приводя этот случай из жизнеописаний Будды, говорит о несостоятельности Будды. Невероятность проекта его не смущает: оценка возможностей результатов деятельности всех людей, направленных к одной цели, неподвластна отдельному разуму; это — оптимальная стратегия по снижению разрушительных тенденций: межнациональной, религиозной, классовой, сословной напряженностей, пронизанных "законом борьбы". Необходимое единство пока не достигается из-за неполноты органов.
То, что до сих пор придумано людьми для обеспечения своего существования (семья, государство), является различными формами взаимного страхования. Но так как природа не принимала при этом никакого обязательства, такое страхование нельзя считать действительным.
Изучение условий, при которых случайное блуждание становится неслучайным и — сознательным, в любом случае должно начинаться с уничтожения голода, решения сельскохозяйственного вопроса (сбор "верного" урожая, — который бы гарантировал неухудшение свойств почвы).
Теперь, когда "акценты" расставлены, понятно, что проект не предполагает суеты. Истина о самом себе, всегда сопровождающаяся истерией личного спасения и бессмертия, Платонова не интересует; "ведь если жить правильно — по духу, по сердцу, подвигом, жертвой, долгом, — то не появится никаких вопросов, не появится желание бессмертия и т. п. — все эти вещи являются от нечистой совести".
Не для себя. Не для других. А со всеми и для
Формально принцип несвободы включает в себя известные ветхозаветные заповеди, с четвертой по десятую, но он более широк: в Русском Каноне "другой человек" — это и все умершие; и неродившиеся. Но многое исключает. "В периодическом прощении грехов на исповеди вижу вредный обман, поощряющий безнравственность", — комментирует Толстой постановление Синода о его отлучении от церкви.
Формула Платонова упраздняет первые три заповеди (они запрещают других богов, кроме Саваофа), как сеющие вражду. Да и вообще в признании единого Бога нет примирения, — лишь игнорирование различий, причин раздоров. Возможно ли, чтобы международная вражда прекратилась из-за этого признания? Идеи, пережившие свое время, не увлекают всего человека или увлекают только неполных людей. "Отступления от нравственности сделали Библию всего лишь книгою, Евангелие — программой объединения, которая не может быть приведена в исполнение" ("Записка", ч. IV).
Верность нравственности есть верность тому, как это должно быть ("Записка", ч.I), и эти представления — меняются.
В первую очередь это коснулось домашней нравственности: "Нет и не может быть богатства праведного", — чувство чеховской героини является прямым следствием принципом несвободы; "Как бы ничтожна и виновата ни была женщина, ты не имеешь права быть в ее присутствии пьяным", — наставляет Чехов своего старшего (!) брата; степень сочувствия Платонова "другому человеку" такова, при которой никакое диссидентство невозможно. Счастье же заключается в том, что ты родился.
В шестнадцатой главе трактата Толстой пишет, что религиозное сознание (понимание смысла жизни, высшего блага, к которому стремится общество) всегда ясно выражено некоторыми людьми этого общества и более или менее чувствуемо всеми. Если нам кажется, что в обществе нет религиозного сознания, то это оттого, что мы не хотим видеть его.
" В каждом великом русском писателе мы различаем черты святого" — пишет Вирджиния Вулф. Платонов не соглашается с ней: "святость есть утрата жизни, утрата и божественного". Он дополняет мысль, Достоевского из "Дневника писателя" ("мы не станем и отстаивать таких святынь, в которые перестали верить сами… ни одна святыня наша не побоится свободного исследования"): "слишком большое количество неприкосновенных святынь сковывает жизнь". Это дополнение стало известно нам из донесения оперативного сотрудника НКВД от 23.12.1936.
Авторы Канона в основном — "непрофессионалы": боевые офицеры Чаадаев и Толстой, провинциальный учитель Федоров, врач Чехов, купец Станиславский, домашняя хозяйка Марина Цветаева, родившая трех детей, паровозный машинист Платонов. Они — участники. Платонов говорил: "Чувства рождаются не из наблюдения и изучения, а из участия". Наблюдающие и изучающие чаще всего оказываются вне Канона.
Цветаева пишет, что у Бунина "никакого, вчистую" влияния ни в России, ни за границей не было ("я его не люблю: холодный, жестокий, самонадеянный барин"). О. Л. Книппер — Чехову, о Бунине: "И мило, и поэтично, и звучно, а как начнешь разучивать, разбираться — пусто". То, что составляет наслаждение для писателя Набокова, непонятно как наслаждение для большинства и вызывает недоумение или презрение. "Лолита" позволила ему жить в гостинице, для воспитания вышколенных слуг потребовалось бы слишком много времени. Цветаева о Мандельштаме (1926): "Не-революционер до 1917 г., революционер с 1917 г. — история обывателя, негромкая, нелюбопытная. За что здесь судить? За то, что Мандельштам не имел мужества признаться в своей политической обывательщине до 1917 г., за то, что сделал себя героем и пророком — назад, за то, что подтасовал свои тогдашние чувства, за то, что оплевал то, что — по-своему, по-обывательскому, но все же — любил… Шум времени Мандельштама — оглядка, ослышка труса. Правильность фактов и подтасовка чувств".