Газета Завтра 463 (41 2002)
Шрифт:
Помните поговорку: "Не место красит человека, а человек место."Увы… Глядя на того же Путина или Швыдкого, воистину понимаешь: место красит человека. Вот был бы, к примеру, господин Швыдкой без портфеля, ну шел бы себе по Тверской, лысоватый, в меру упитанный, так себе, ни рыба ни мясо, шел бы, отчего-то приопустив долу полувиноватый, полусмущенный взгляд. Ну шел бы, допустим, по делу, и забрел бы в приемную к министру культуры, с которым был когда-то в институтские годы шапочно знаком; может быть, даже ухлестывали за одной девицей, ну, поцеловал бы секретарше ручку, пододвинул, будто бы случайно, плитку шоколада иль цветок, рассказал бы анекдот, справился бы о здоровье министра Сидорова, т.е. засвидетельствовал бы свое присутствие на сем свете, а после бы удалился из приемной, и секретарша, пожав плечами, тут же бы и забыла посетителя…Мало ли кого леший носит; развелось "чайников" пол-Москвы.
Но теперь Швыдкой — министр, фамилия из местечковой становится звучной, как победные фанфары; и даже широкая напомаженная плешь блестит многозначительно. Может, Швыдкой нашумел в литературе? — убей Бог, никто не вспомнит. Да и зачем, если это совершенно неважно. Он — чиновник советской складки, у него есть портфель, он высоко поднялся в табели о рангах, и пока Швыдкой занимает
Любопытный такой пасьянс раскладывается в русской культуре. Швыдкой—Шатров—Ленин—Горбачев—Малевич. Как ни раскладывай колоду, но все эти персоны, если что-то и значили в русской жизни, то лишь благодаря Ильичу. Швыдкой высоко ценил драматурга Шатрова, он и поныне, словно бы играет роль Ильича в одной из революционных пьес партийного сочинителя, и кепку-ленинку надо бы носить не господину Лужкову, а министру культуры. Получается удивительная внешняя слиянность образа :некий языческий бог о пяти лицах. Шатров любит Троцкого, Ленина и Горбачева, и даже в свое время создал общество по защите первого президента. От народного гнева генсека уберегли, но не защитили от пинка Ельцина. Помнится, в те дни повальной перековки России, когда более хитрые и зубастые уже успели ухватить от пирога, один умелец, скопивший денег "на сухом законе", предложил поставить "лучшему немцу" памятник из чистого золота, и даже внес в фонд несколько килограммов желтого металла.
Бессловесный драгмет куда-то пропал, может, закопали его в фундамент Петру, сгинул автор бессмертной идеи, ушел в тень, и Шатров, считавший искренне, что Горбачев — это Ленин сегодня, и ему, для полноты сходства с вождем мирового пролетариата не достает лишь кепки-восьмиклинки, которую перехватил Лужков, рыжеватой бородки клинышком и французского прононса. У русских такое блеяние обычно возникает, когда хорошенько треснут по переносице иль заболеешь гайморитом. Все примеряют кепку, не задумываясь о голове... А при чем тут Малевич? — спросите вы. А при том, что с легкой руки Горбачева наш Казимир со своим черным пятном на холстине был обьявлен гением всех времен и народов, великим русским художником, что нынче и подтвердил министр культуры, изъяв из полупустой народной кассы миллион "баксов", чтобы этим жестом подкрепить свое нижайшее почтение давнему своему предшественнику.Мертвым взятки не дают, но от шелеста "зеленой капусты"на мировых полях возникает перекрестное опыление рекламной славою…
И думаете, случайно перетряхают пыльное тряпье из сундуков, извлекают забытые мифы, протаскивают не через двери, так в окна русского дома всякие чучалки, которые, казалось бы, давно выгорели на костре все сожигающего времени? Да нет, идет постоянное разрушение национального сознания, его дробление, чтобы зачурованный человек, окончательно сбитый с толку, вовсе окосел иль приобрел фасеточное зрение, блуждая в трех соснах и снова набивая шишки на растерянный лоб.
В Петровское окно со временем нанесло столько ядовитых ветров, напуржило столько всякого сору и дурнины, что новые революционеры , опьянев от неожиданной власти, пораскрывали все ворота, побратались с Западом, усадили поначалу за гостевой стол, но за народный счет, а ныне и вовсе готовы отдать рускую избу иноземному пришельцу. А почто бы властям и не поменяться землями, ибо у многих где-то в Швейцарии, в Испании, в Канаде и Америке давно выстроены виллы , на банковских счетах капают "центы", казенные деньги давно спутаны со своими... Перетряхивая усердно старый русский дом, вынимая из него фундамент, ну как тут не озаботиться, чтобы не угодить впросак, в дурную историю, иль вообще в селевую лавину, где захоронит и новопередельщика, и его потомство, и наворованные капиталы. Вот и мутят, сердешные, воду, ибо в мутной воде так хорошо ловить рыбку; дурят, окучивают, околпачивают, всучивают всякое дрянцо с благородным видом, копают меж людьми ямы, строят надолбы, обносят колючей проволокой, опаивают дурновкусицей, ставят всех, от простолюдина до писателя, на панель в пренеприятнейшую позу, чтобы он измельчился, слинял, отбросил национальное лицо, как шелуху. Если глубже взглянуть на происходящее, то борьба идет не меж "коммуняками"и либералами, не Запада с Востоком, не белых и черных, не крутых и "гнилых интеллигентов", но меж национальным чувством, национальным преданием, национальной этикой, с одной стороны, и "мировым интернационалом", с другой, и стояние это будет нагнетаться, обретая поразительную по изощренности своей жестокость. Ибо на всякое действие есть в природе противодействие, и экстремизм власти вызывает резкий протест снизу; конфликт "верха" с "низом" ныне обретает трагедийные формы, ибо сатанисты уверовали, что пришла пора владеть миром, и утратили жалость к "ничтожным мира сего", на чем держался европейский гуманизм. Избранные, ограбив весь мир, подвергнув его экзекуции, жестокосердием своим лишь подогревают жаровню, на которой самим же и придется плясать, уливаясь слезами. Карнавал
Не то ли творится нынче и в России? Общество становится все более закрытым, кастовым; верхи (меньшинство) обьединились чувством страха и невинной пролитой крови (все, как у Достоевского); отступать дальше некуда, да и неохота, и как заборы на дачах воздвигаются нынче до неба, чтобы и солнца-то не достало, так и всякая прорешка, слабина душевная, сердечная слабость вычищаются из груди вон, заливаются бетоном вражды и немилости. Власть походит на подводную лодку, залегшую на дно с огромными запасами воды и питья, с надеждою продержаться от Судного дня, сколько бы он ни продолжался. Ей наивно кажется, что все зависит от герметичности, от тщательности заделки корпуса, от надежности экипажа, куда бы не проникли посторонние, уязвленные национальным чувством, жалостью и состраданием к оставленным и забытым наверху". Герметизация власти", закрытость меньшинства от простолюдинов приобрела в России небывалые, самые изощренные формы и превратилась в "деспотию герметиков". Безнациональные, рыхлые духом писатели сразу с готовностью угодили в это улово и стали готовно служить; большинство же, кто возразил верхам, воспротивилося, иль выразило сомнение в их праведности, как жалкие медузы и ламинарии, было выплюнуто на берег, засыхать на песке. Казалось, русскую литературу зарезали, вырвали с кореньем, лишили дна, соков жизни…Но вы знаете, как замечательно пахнут засыхающие морские водоросли, какого сладкого аромата они дают воздуху и колыбаемой ветром грозной пучине и цветной гальке, усеявшей берег, и сиренево-желтым пескам. Нет, никакими бочками с остатками дегтя и бензина, никаким древесным мусором и банановым шкурьем, и апельсиновыми измочаленными корками не исказить того чувства восторга, которое обязательно навестит вас на уединенном морском берегу. И то, что русской литературы вроде бы нет, она осмеяна, предана забвению, похоронена "Швыдким и Ко", закопана так глубоко, что уж и не выбраться ей под солнце вовеки, и пришла пора радоваться всем подельникам и потирать руки, а вдруг оказывается, что радоваться нечему и потирать руки рано, а дух живет, где хощет, — вот именно это и удручает всю службу стерилизаторов и гробокопателей. И хоронят вроде бы и крест ставят — а радоваться уж и сил нет, ибо в азарте сами себя закопали в глину невольно по самое горло и уж самим дышать нечем…И солнце, которое светит лишь им, господам жизни, становится злым, палящим, надсадным, ибо руки повязаны и нечем защититься, чтобы хоть жирный лопух набросить на раскаленную лысину. И помощь бы срочная нужна, но кого позвать? И тут вдруг обнаруживается главный недостаток "герметической власти" — она пожирает саму себя с неизбежностью; трупьем сильно попахивает от внешне живых, еще пирующих, но уже "гробов повапленных".
Окончание следует
ТАК!
7 октября 2002 0
41(464)
Date: 8-10-2002
Author: Тит
ТАК!
1 октября сего года в украшенном изысканной лепниной зале Российского фонда культуры состоялся камерный и уютный вечер, посвященный 90-летию со дня рождения блистательного русского мыслителя, автора теории космогенного этногенеза Льва Гумилева. Около ста пятидесяти специально приглашенных гостей расположились амфитеатром возле длинного стола, за которым сидели организаторы вечера и выступающие. У входа в зал было установлены несколько скромных стендов с фотографиями Льва Николаевича в (работы Анатолия Пантелеева).
Собрание прошло спокойно и как-то по-домашнему. Вел вечер искусствовед Савва Ямщиков, в зале царила атмосфера взаимопонимания и доброжелательства. В выступлениях звучали теплые слова о Льве Николаевиче, читались отрывки из личных писем философа.
Анна Ивановна Таранич — учительница из Бежецка (там Гумилев провел детские годы) сделала небольшое сообщение о школьном периоде жизни Гумилева.
Она сообщила присутствующим, что в скором времени в ее родном городе появится улица имени Льва Гумилева. Лев Александрович Вознесенский, давний друг Гумилева, рассказал несколько любопытных и знаменательных случаев из жизни философа. А питерский тележурналист Виктор Сергеевич Правдюк показал присутствующим великолепный фильм, в котором Лев Николаевич предстал въяве: живым, как всегда остроумным, наполненным присущем только ему тихими обаянием и артистизмом.
Вспоминали жизненный путь Гумилева, путь, исполненный вдохновенного труда, мужества и стоицизма. Гумилев предстал как пророк, как мыслитель, как литератор, наконец как пылкий, живой человек — творивший и открывавший законы мироздания, будучи в эпицентре взрывной истории ХХ века ("в лагере у меня случилось обострение мысли" — Л. Гумилев).
Вечер в целом удался — прошел серьезно, достойно и спокойно. Удался настолько, что некто Мерзин напечатал в газете "Коммерсантъ" заметку "Пророк Азиопы", где не удержался от оскорбительных выпадов в адрес участников мероприятия и самого Гумилева. Мерзин воспевая блеск и романтизм историософских теорий Тойнби и Ясперса, как-то истерически провозглашал, что история по Гумилеву "не интеллектуальна, не изысканна", в ней нет метафизики, а только "орда, которая прет, потому что ее расперло". Под конец самого Мерзина так расперло, что он обвинил Гумилева в антисемитизме и заключил: Гумилев — жертва эпохи тоталитаризма (Великая Отечественная война названа "войной недорезанных палачей и их жертв со всем остальным миром за победу коммунизма во всем мире"). Что ж, местечковая агорафобия газетного школяра показательна и забавна.
Евразия страшна и беспредельна. И Гумилев — пророк ее…
АПОСТРОФ
Владимир Винников
7 октября 2002 0
41(464)
Date: 8-10-2002
Author: Владимир Винников
АПОСТРОФ
Сергей Куняев. Русский беркут.— М.: Наш современник, 2001, 464 с., с илл.
Сергей Куняев продолжает серию биографий русских поэтов, запевом которой была памятная книга о Сергее Есенине, написанная им в соавторстве с отцом, Станиславом Куняевым. Жизнеописание Павла Васильева (1909-1937), "глыбистого" и рано погибшего мастера стиха из "сибирской плеяды", сделано в лучших традициях жанра.