Газета Завтра 833 (97 2009)
Шрифт:
НУ, ВОТ ЛОСЕВ уже и напрямую говорит о Бахтине, который воспевает Рабле и его эстетику Низа. Основанную на том, что Низ должен стать Верхом и, ставши оным, породить воспевание чрева и только чрева (с приветом от перестройки!). Лосев пишет:
"Огромную роль у Рабле играют мотивы разинутого рта, глотания, сосания, обжирания, пищеварения и вообще животного акта еды, пьянства, чрезмерного роста тел, их совокупления и беременности, разверзшегося лона, физиологических актов отправления. Героями отдельных эпизодов романа прямо являются кишки, требуха, колбасы и т.д. Так, образ жаркого на вертеле является ведущим в турецком эпизоде Пантагрюэля, пиром и обжорством кончаются все вообще
Ну, чем не Куршевель-то? Жрать, лакать, трахаться — и ничего больше! Лосев обращает внимание и на культ желудка у Рабле ( "В 4-й книге дается прославление Гастера (желудка), превозносимого как изобретателя и творца всей человеческой культуры" ), и на его эстетику безобразия ( "Рассказывая о происхождении рода гигантов, потомком которых является Пантагрюэль, Рабле изображает чудовищно громадные горбы, носы, уши, зубы, волосы, ноги" ), и на апологетику сексуальности в духе постмодернистского порно ( "невероятной величины половые члены (своим фалом они могут шесть раз обернуться вокруг своего тела)" ), и на многое другое. Например, на то, что для уничтожения Идеальности как таковой эту Идеальность нужно не только унизить, подчинив материальности, но и обгадить. Причем в буквальном смысле этого слова. Лосев пишет:
"Исключительное место занимают всюду испражнения. Так, в конце 4-й книги Панург, наклавший от страха в штаны и затем оправившийся, дает 15 синонимов кала, в передаче которых русский переводчик Н.Любимов проявил незаурядное мастерство и изобретательность.
Большую роль у Рабле играют также забрасывание калом, обливание мочой и потопление в моче. Гаргантюа обливает своей мочой надоевших ему любопытных парижан, которые тонут в количестве 260418 человек; Пантагрюэль затопляет мочой лагерь Анарха; кобыла Гаргантюа также затопляет в своей моче войско врага" .
Разбирая все варианты "фекализации" мира и человека, Лосев знакомит читателя с оценкой, которую Гюго дал Рабле: "Недаром Гюго говорил, что у Рабле "весь человек становится экскрементом" (totus homo fit excrementum)" .
Лосева еще можно попытаться обвинить в религиозной чопорности. Но Гюго-то в этом никак нельзя обвинить! Между тем, оценка Гюго, приводимая Лосевым, — невероятно важна с политической точки зрения. Ибо суть нашей перестройки (только ли нашей?) в том и состоит, чтобы всего человека (именно всего до конца) превратить в экскремент. "Русский орден" — разделяет это намерение Рабле и его апологетов? Он (а точнее, то, что кроется за данной омерзительно-фальшивой маской) хочет, чтобы весь русский человек стал экскрементом? Что ж, тогда он серьезно продвинулся к желанной цели! И если транснациональный субъект, который прячется под столь же фальшивой маской консервативности, хочет, чтобы экскрементом стал человек как таковой, — то он тоже существенно преуспел.
А вдруг стратегия и метафизика, объединяющая наших и зарубежных поборников трансформации мира, именно таковы? Вдруг речь и впрямь идет о дегуманизации, имеющей окончательной целью превращение человека в экскремент?
Для начала установим, что Лосев — весьма подробен в своем разборе раблезианской дегуманизации мира, очень напоминающей по сути своей дегуманизацию постмодернистскую. Лосев пишет:
"…Совершенно необозримы материалы, относящиеся к той области, которую М.М.Бахтин называет материально-телесным низом. Брюхо, утроба, кишки, зад, детородные органы упоминаются и описываются здесь в огромном количестве со всеми возможными подробностями и преувеличениями, с неимоверным смакованием и упоением. Зад у Рабле — это "обратное лицо или лицо наизнанку" .
Как
Скажу от себя нечто сходное: "Если вам угодно считать передовой стратегией "русского ордена" и прочих структур — стратегию превращения человека в экскремент, пожалуйста, считайте! Но только скажите об этом во всеуслышанье! И объявите — опять же во всеуслышанье — врагом своим Лосева".
В 20-е годы Лосев пострадал от советской власти, являясь ее принципиальным противником. Не исключаю, что он и впоследствии очень сложно относился к советской власти. Возможно, он ее ненавидел. Но — как мы видим из текста, написанного человеком в возрасте, когда не лукавят, — Лосев не согласился проклясть в угоду этой ненависти то высокое, что было в несимпатичных ему эпохах — как в советской, так и в иных. Ведь Лосеву, мягко говоря, не слишком симпатичен высокий идеал Ренессанса (титанический, богоборческий). Но несимпатичное высокое ему дороже, чем низкое. И он не соглашается на союз с низким даже для сокрушения чуждого ему высокого! Он понимает, чем в принципе высокое отличается от низкого. И он в этом вопросе — бескомпромиссен.
Вот что такое классическая консервативная позиция! Сколь угодно антисоветская, "белая"! Эта позиция заслуживает уважения. А только уважение может быть в основе диалога людей с разными идеалами. Но как прикажете вести диалог с поклонником Рабле? И с поклонниками поклонника Рабле? Извините! Сатанизм — это не консерватизм.
Скажут: "Вот Вы уже сразу и "сатанизм"! Вам лишь бы противника ущучить, обвинив его огульно во всех смертных грехах" .
С ответом на это обвинение — подожду. Завершу анализ лосевских построений. Лосев называет четвертой стороной творчества Рабле — "проблему смеха". Он пишет: "Нам представляется, что советское литературоведение очень много сделало для выяснения характера этого смеха у Рабле, причем особенно много потрудился в этом отношении Л.Е.Пинский. Именно этот исследователь убедительно доказал, что смех у Рабле вовсе не есть какая-нибудь сатира на те или иные язвы личной и общественной жизни, он направлен вовсе не на исправление пороков жизни, а, наоборот, имеет некоторого рода вполне самостоятельное и самодовлеющее значение" .
Как мы видим, Пинский для Лосева является союзником в деле борьбы с раблезианством и апологетами Рабле. Идеалы у Пинского и Лосева (а также у Гюго и Лосева, у Гюго и Пинского) — разные. Но борьба за Идеальность позволяет преодолеть различие в идеалах. Вот то, что можно назвать уроком на любые времена, смутные же — в первую очередь.
Лосев пишет: "Л.Е.Пинский подошел к весьма глубокой стороне раблезианского смеха, хотя, как нам кажется, даже и этот крупный исследователь не поставил последней точки в той характеристике смеха у Рабле, которую можно было бы счесть окончательной. Комический предмет у Рабле не просто противоречив. Необходимо обратить внимание на то, что ясно и самому Л.Е.Пинскому, но только не формулировано им с окончательной четкостью. Дело в том, что такого рода смех не просто относится к противоречивому предмету, но, кроме того, он еще имеет для Рабле и вполне самодовлеющее значение: он его успокаивает, он излечивает все горе его жизни, он делает его независимым от объективного зла жизни, он дает ему последнее утешение, и тем самым он узаконивает всю эту комическую предметность, считает ее нормальной и естественной, он совершенно далек от всяких вопросов преодоления зла в жизни. И нужно поставить последнюю точку в этой характеристике, которая заключается в том, что в результате такого смеха Рабле становится рад этому жизненному злу, т.е. он не только его узаконивает, но еще и считает своей последней радостью и утешением. Только при этом условии эстетическая характеристика раблезианского смеха получает свое окончательное завершение. Это, мы бы сказали, вполне сатанинский смех. И реализм Рабле в этом смысле есть сатанизм" .