Gцtterdдmmerung: cтихи и баллады
Шрифт:
Тут и перестройка началась.
Как писали в учебниках о литераторах начала века, «революцию он принял восторженно». Ни одного митинга не пропускал. Клеил листовки. Раздавал прокламации. Читал правильную прессу. Агитировал косных. Ненавидел красных.
Долго помнилось ему потом утро 21 августа 1991-го. «Теперь-то уж заживем!», — такие мысли бродили в голове поэта.
В тот день Емелин, естественно, был у Белого дома, в первых рядах защитников демократии. Они ходили по центру Москвы в состоянии ослепительного счастья и нахлынувшей новизны.
— Встретил,
— А зачем противогазы?
— Ну как же, в течение суток ничего людям не раздать. Помнишь, как в мультфильме: «У нас есть план!» Вот они делали вид, что у них есть план: раздали противогазы… Встретились мы с парнями, обнимались, восклицали что-то, готовы были расплакаться.
В стихах об этом еще лучше: «Мы цепи сомкнули, мы встали в заслон, Мы за руки взяли друг друга. Давай выводи свой кровавый ОМОН Плешивая гадина Пуго».
Но ОМОН не вышел, и Пуго проиграл.
А в 93-м году Емелин стоял у Моссовета и вместе со всеми требовал оружия, чтобы идти расстреливать красно-коричневых фашистов. Напротив поэта Емелина стояла Валерия Новодворская. Еще запомнилось, как в толпу митингующих, требовавших оружия, ворвался «Мерседес», оттуда вышли два якобы афганца — все в значках и аксельбантах, бугаи; вывели под тонкие лебединые руки женщину из машины. Толпа возликовала: «Джуна с нами!»
На трибуну вышел обозреватель программы «Взгляд» Владимир Мукусев и стал говорить, что большевики не только угробили Россию, они и крейсер «Аврора» угробили. «Крейсер пропадает, крейсер ржавеет!» — восклицал Мукусев.
— Сев, ты не ощущал тогда привкус некоего абсурда в происходящем?
— Прекрасно ощущал.
И добавляет, помолчав:
— Но все-таки в 93-м году я еще был твердо уверен, что реформам просто мешают. Что есть один путь и во имя него надо терпеть. Хотя жить мне стало совсем плохо. Не по сравнению с советскими временами — а вообще, конкретно. Жил на грани вполне очевидной нищеты. Ел одну картошку, без всего, без соли и масла…
Сначала Емелин устроился сторожем. Потом плотником в церковь Успения Пресвятой Богородицы. Там и работает до сих пор.
— Сев, постой, а когда же началась литература?
Вторую половину 90-х годов Емелин провел плотничая. В свободное от плотницкой работы время посещал редакции старых и новых журналов, старых и новых газет.
Оставив квартиру бывшей жене, жил у матери, покинувшей в 91-м Кремлевские покои, Прямо скажем, мать, железная женщина с железным характером была недовольна сыном и по-прежнему старалась перековать его.
— До 45 лет шел процесс неуклонного моего воспитания. Чем она становилась старше, тем этот процесс, поскольку я жил у нее, принимал все более гомерические формы, — признается Сева.
Лет пять прошло в спорах с матерью и бессмысленному брожению по редакциям. В редакциях выходили люди с «затуманенными восточно-средиземноморскими глазами» (определение Емелина) и говорили:
— …И несли рукопись до первого мусорного ведра… Появились тогда у меня новые настроения: за что я боролся и бегал у них на побегушках, листовки за них клеил, книжки доставал, поручения их выполнял — и где чего? где награды? — здесь Емелин смеется.
Впрочем, уже тогда стихи Емелина ходили по рукам, от поклонниц к поклонникам и далее по кругу. И вот, как водится в сказках, под Новый, 2000-й год, раздался в его квартире звонок: «Здравствуйте, я Виктория Шохина из «Независимой газеты». Мы хотим опубликовать подборку ваших текстов. Они нам очень нравятся».
И опубликовали. Целый разворот. С биографией и фотокарточкой Емелина. Стотысячным тиражом.
Публикация вызвала фурор, «Независимую» завалили письмами и задолбали звонками: кто это? откуда он взялся?
Через неделю из газеты снова позвонили: «Знаете, мы два раза подряд никого не печатаем. тем более поэзию. Но вас хотим».
И дали еще один разворот.
— Это было счастье?
— Да, да. Напился.
— И?
— И ничего не произошло.
— Как не произошло, Сева? Ты же народный поэт, ты известный. У тебя за пять лет вышли четыре книги — когда у девяносто девяти из ста русских поэтов не выходит по десять лет ни одной. Одну из твоих книжек издал Илья Кормильцев, который кроме тебя и Лимонова больше не издавал ни одного поэта. Твои стихи, я в курсе, знают и помнят десятки тысяч подростков в разных концах страны. (За взрослых не отвечаю, — просто реже с ними общаюсь…)
— Я немножко понимаю в поэзии, — отвечает Емелин, — последним известным поэтом был Евгений Евтушенко.
— Хорошо, — меняю я тему, а мама твоя читала стихи сына? Гордилась?
— Знаю, что она прочитала стихотворение про «Белый дом».
(«Пока я там жизнью своей рисковал, / Боролся за правое дело, / Супругу мою обнимал-целовал / Ее зам начальник отдела»).
— Мама сказала, что вообще не понимает, что это за чушь. Я против, говорит, этих капиталистов, захвативших власть — но ты-то вроде там стоял. Значит, стоял неизвестно ради чего? Плюс ко всему о жене написал: это вообще невозможно. Ты потеряешь сына, если он это прочтет.
Сына Сева не потерял, парень отнесся к признаниям отца с юмором. Зато, благодаря поэзии, Емелин нашел жену.
— Вероника, расскажи, как все было, — прошу я ее.
— В декабре 2003-го я была в гостях у певца Александра О'Шеннона, — говорит Вероника, — и он спел новую свою песню на стихи Емелина: «День рожденья Гитлера».
«Я иду за первою / Утренней поллитрою / В Воскресенье Вербное, / В день рожденья Гитлера».
— Все, конечно, пришли в полный восторг. Саша откуда-то извлек книжку Емелина, мы читали ее полночи вслух, плакали…