Где кот идет 3. Упругая вселенная

Водолеев Игорь

– Артропод Эрцех! – я помахал рукой пилоту летательного аппарата. – Вы есть хотите?

Аппарат ответил короткой красной вспышкой. Неизвестно откуда, но я знал, что красный цвет означает отрицание.

Овоид спланировал вниз и завис предо мной, мерцая успокаивающим зеленым светом. Я без опасения взял аппарат в руки. Аппарат был похож на большой мотоциклетный шлем новейшей модели и я надел его. Теплая волна пробежала по вдоль спины от затылка до пяток, заставив полностью расслабиться. Когда я открыл глаза, на внутренней поверхности шлема вспыхнуло клочковатое

оранжевое пятно странно знакомой формы, пронизанное зелеными и синими нитями.

– Крабовидная туманность, – вспомнил я. – «Краб», как говорят астрономы. Какой великолепный снимок. Откуда?

В ответ на риторический вопрос краб Эрцех, как каракатица во время брачного сезона, начал мигать всеми цветами радуги, переходя от бархатно черного оттенка вплоть до пронзительно фиолетового цвета. Это был настоящий язык красок, который я прекрасно понимал. Через минуту мне стало известно, кто я есть на самом деле и зачем меня ищут по всей Вселенной, от которой осталось уже всего ничего.

Глава 24

Я снял с головы погасший шлем-овоид и посмотрел на брата. К горлу подкатил комок.

– П-п-п… – начал я неуверенно.

– П-петя, – помог брат. – Я – Петя. А ты – П-павлик. В последний момент мы передумали и снова поменялись курточками. Совесть не позволила обмануть отца. Просто ты забыл. Идиосинкразия одолела.

– Как ты можешь так шутить? – у меня дрогнул голос. – Я тебя искал всюду. А ты отсиживаешься неизвестно где!

– Я не отсиживаюсь, – заморгал Пётр. – У меня тоже всё было не просто, – брат, отвернувшись, подозрительно зашмыгал носом. Я сдерживался из последних сил.

– Это просто шок, – профессор взял меня за руку и незаметно пощупал пульс. – Все будет в порядке. – Он достал из кармана плоскую фляжку и поболтал в воздухе. – Выпейте глоточек, вам станет легче.

Крепкая жидкость, напоминающая рижский бальзам, приятно обожгла рот и потекла по пищеводу. Голова прояснилась. Я сразу вспомнил Мамаева. Зная его характер, я легко представил, как «заслуженный» геолог уже давно кроет меня многоэтажным, как здание СЭВ, сленгом, но к закуске не притрагивается.

– Гарун, вам налить?

– Мне нельзя, – отказался Гарри, укладывая овоид с Эрцехом обратно в саквояж. – Я за рулем.

– А я выпью, – Лемех сделал глоток из фляжки и завинтил крышечку. – Вот и славно. Коллеги, нам пора. Белов! Вы, Павел Евгеньевич, собирайтесь. Нас ждут великие дела.

– Погодите, – заколебался я. – Я не могу так сразу, я на службе. Мне ещё работу с письмами надо закончить.

– Не беспокойтесь, – сказал профессор. – Работу с письмами продолжат без вас.

– Вам легко говорить, – отбивался я. – Вы еще не знаете нашего главного редактора. Кстати, мне еще одну рукопись дочитать надо.

– За это не волнуйся, – уверенно сказал Гарун. – Ее уже дочитали.

– Кто? – вскинулся я.

– Кому надо, тот и прочитал, – подмигнул Пётр. – Пойдем, сам увидишь.

Мы вышли в коридор и остановились возле моего кабинета. Брат достал из кармана белую пластинку размером с открытку и приложил к стене. Поманив меня к

себе, он показал знаками, что нужно щелкнуть по пластинке. Я щелкнул ногтем по упругому пластику. Пластинка засветилась, на ней появились цветные полосы, как при настройке телевизора. Я «кликнул» еще раз. В прямоугольной рамке появилось изображение грузного мужчины с бутылкой пива в руке. Это был Мамаев. Он сидел на столе и беседовал с кем-то, кто не попадал в кадр этого необыкновенного прибора, способного показывать то, что находится за капитальными кирпичными стенами.

Я молча ткнул пальцем в левый нижний угол. Пётр скользнул пластинкой по стене. На экране мелькнули ножки письменного стола. Затем прибор выхватил лицо человека, сидевшего в моем кресле. Затаив дыхание, я смотрел, как я (или он?) беседую с моим (или его?) приятелем, потягивая пиво под бутерброд с лососиной (вот жалость, так и не удалось попробовать), посмеиваюсь (нет уж, дудки: смеется он, накладывая себе еще лососины) над грубоватыми шутками Мамаева.

Брат тронул меня за плечо, показав жестом, что пора уходить. Мы прошли в конец коридора и начали спускаться по лестнице.

– Извините, что торопим вас, – сказал профессор. – Законы природы неумолимы. Давление вакуума повышается, дивергенция растет. Еще три минуты нашего пребывания здесь и со стен начнет сыпаться штукатурка.

– Позвольте, – остановился я. – Вы хотите сказать, что я и мой двойник уже находимся на разных мировых линиях?

– С того самого момента, – подтвердил профессор, – Как вы очнулись на подоконнике в туалетной, извините, комнате.

– Он, мой двойник… – смешался я. – Что-нибудь знает обо мне?

– О вас – ничего. Помнит только то, что в туалете двое командировочных из Москвы курили сигары и разговаривали о птичках.

Мы вышли в вестибюль и направились к проходной.

– Значит, нас уже разделяет не пространство Эвклида, а интервал Минковского? – меня снова бросило в жар. – И его можно вычислять?

– Да, в координатах континуума, – подтвердил профессор. – С учётом угла между мировыми линиями.

– Разве этот угол не постоянен? – я показал вахтеру удостоверение и прошел через турникет. Мои спутники подали в окно свои разовые пропуска. Вохровец тщательно проверил листки бумаги. Только убедившись в наличии всех требуемых подписей и печатей, он отключил блокиратор турникета и разрешил выход гостям.

Сбежав по ступеням, Гарри свернул за угол, где находилась стоянка автомобилей. Мы втроём остались ждать возле служебного выхода.

– Значит, угол между линиями может меняться? – продолжил я.

– Еще как может! – заверил профессор. – Это следует из новой теории пространства-времени. Но не это главное. Важно, что теория предсказала стоячие гравитационные волны. На основе открытия мы разработали механизм перехода, который почти не требует энергии. Ведь волны стоячие! Как говорил Нильс Бор, нет ничего практичнее хорошей теории. Новая качалка создаёт переход через узлы стоячих гравитационных волн. Как вам машина времени, спрятанная в шляпе? Она работает от карманной батарейки.