Где нет зимы
Шрифт:
Я — на вид спокойнее некуда — вышел из магазина. Ужин у нас с Гуль сегодня был.
Денег не было.
Но я шел в сторону школы и старался не думать про деньги. Потому что как только я думал, что денег у нас теперь нет совсем и что я первый раз в жизни украл, мне становилось холодно.
Вся малышня носилась по двору, а пожилая учительница ашек сидела на лавочке и читала книжку.
Я поискал Гуль глазами. Не нашел. Учительница подняла голову, увидела меня и встрепенулась:
— Павел! Ты за сестренкой пришел?
Я каждый день в это время
— Ты… тебе… Павлик, тебе надо к директору зайти. Тебя искали…
И я сразу подумал: с Гуль случилось что-то плохое. Заболела, сломала ногу, упала, ударилась головой, увезли в больницу…
Гуль действительно увезли. Но не в больницу.
В кабинете директора меня посадили на диван, налили чаю, сунули в руки какое-то засохшее печенье, и Иван Алексеевич начал объяснять мне ситуацию. Там было все: от «ты же мужчина, глава семьи, пусть маленькой, но семьи» до «в приюте будет хорошо, а потом и мама найдется».
Я ничего не слушал. Во-первых, печенье оказалось очень вкусное, но мне дали только одно, а я хотел есть. Во-вторых, я опасался, что высыплется из кармана рис. А в-третьих, мама, конечно, найдется, о чем тут говорить.
Гуль
Никогда в жизни не видела девочек, остриженных наголо.
— Ты девочка или мальчик? — спросил Паша, когда ее увидел.
— Щас как дам, — пообещала ему стриженая.
Мы все сидим за одним столом. Столовая большая, а нас почему-то мало, всего десять человек. Четыре совсем больших девочки, какие-то маленькие мальчики, Пата, я и эта стриженая.
Она появилась утром, сразу пришла на завтрак.
Нас кормят гречневой кашей, сосиской и какао с молоком.
Каша недосоленная, так что я ем сосиску и пью какао. А стриженая съедает все и закусывает двумя ломтями хлеба, посыпав их крупной солью.
До сих пор вторая кровать в моей комнате была пустая. Я спала одна, большие девочки живут где-то в других комнатах и, кажется, в основном строят глазки Паше, а на меня вообще ноль внимания.
Я не хотела никому говорить, что мне страшно спать одной, просто попросила, чтобы пас с Пашей поселили вместе.
Но воспитательница сказала, что так нельзя. Весь день вместе можно, а жить девочки и мальчики должны в разных комнатах.
Я не знаю, как зовут воспитательницу. На самом деле их тут не одна и они все разные. Молодые и старые. Но я специально не смотрю ни на кого и не хочу запоминать, как кого зовут.
Мы же тут ненадолго, зачем привыкать?
Мама скоро найдется и нас заберет.
После завтрака стриженая девочка идет со мной в комнату, забирается на пустую кровать и начинает прыгать на ней как на батуте. Кровать скрипит и шатается, а стриженая болтает без умолку.
— Меня Юшка зовут! Ну, Юля, поняла? А лучше Юшка, ага? Ты тут давно? Я тебя не видела раньше! А я тут третий раз,
Она смешно говорит. Неправильно. Надо говорить поняла, а Юшка говорит поняла.
Можно ее поправить. А еще можно спросить, почему Ленка — ворона: у нее это прозвище или фамилия? Если прозвище, то, наверное, эта Ленка черненькая и с длинным носом. Но я молчу. Просто сижу и смотрю на Юшку. Я же тут ненадолго, зачем мне знать про эту Лепку. Я и не увижу ее никогда.
Юшке и не надо, чтобы я говорила. Она продолжает трещать.
— Думаешь, при чем тут лето, да? Так тепло же! Бегунов вообще не ловят. На них летом никто даже внимания не обращает. Из людей никто. Ну, из народа, который по улицам ходит. Вот зимой, там, конечно, не побегаешь, сразу кто-нибудь жалостливый найдется, остановит, спросит, что ты тут одна делаешь, а может, ты бродяга или вообще бомж… Да и хорошо, холодно же зимой-то!
Юшка шмыгает носом:
— Прикинь, я однажды от мамки сбежала в феврале. Ну мороз, так я в магазинах грелась. Но жрать же охота, поняла? Стою у киоска, говорю дядьке одному там. Он сигареты покупал. Говорю: дядь, дай десять рублей. Он меня схватил тут же и к ментам. Ну, в милицию. Я думала, куда он меня потащил, испугалась, может, псих какой-то. Только орать собралась, а тут менты, прикинь? Говорят: ты откуда, ты кто, адрес давай, фамилию… А я ж не дура какая, чтоб к мамке возвращаться. Мамка еще разозлится, что я сбежала. Я молчу. Они ничего не узнали. Ну и сюда меня. Да ничего, тут как раз и пожрать нормально было, и девчонки.
Мне становится немного интересно, зачем Юшка убежала из дому, тем более зимой, когда холодно.
— Вот я тогда со всеми и познакомилась: с Ленкой, с Катюхой-толстой, ну, ты не знаешь. Лейка от нас недалеко живет, мы с ней, когда нас домой отправили, виделись потом. Она прикольная, у нее родители знаешь кто? Ни за что не угадаешь! Цыгане! Ну, цыгане, ты что, не слышала никогда? Они детей воруют и гадают здорово. Ленка нам всем по руке гада ла и на картах — карты нам большие пацаны дали. И вот Ленка говорит: всем вам, девки, казенный дом. Ну и там… про любовь еще говорила, но это секрет, поняла?
Юшка плюхается на пузо и лежит, отдыхает от прыжков.
— А Ленку все время на улице ловят, она ходит, денег просит, гадает, а потом ее отсюда свои забирают — такая толпа подваливает, все в юбках, все с такими косами длинными, черными. Цыганки, поняла?
Бабушка моя пела про толпу цыганок и Кибитку Кочевую. Я думала, что все цыганки уже умерли тогда, когда Пушкин умер. Двести лет назад. И их предводительница Кибитка Кочевая тоже умерла. А оказывается, какие-то цыганки еще есть. Может, и Кибитка Кочевая где-то есть тоже.