Где нет зимы
Шрифт:
— Шура, — вздохнул я, — нам надо делать газету.
— Ну и в чем же проблема?
— У нас пол кривой, Шура. Ватман разложить негде.
Бабушка посмотрела на нас, задумчиво покрутила мундштук, а потом сказала:
— Только потом все убрать, Борька! Чтоб краски — нигде-нигдешеньки ни капли!
И развернулась, поманив нас за собой.
Я сразу понял и ужасно обрадовался.
В комнате у бабушки стоял стол, на котором бабушка кроила. Ровнехонький и такой большой, что на нем спать можно было в полный рост, не то что ватман расстелить.
Девчонки
— Ой, — говорит кто-то из них, — манекены без головы. Это для шитья, да?
— Да, — говорит бабушка, — знакомьтесь: Дуся, Люся и Нюся.
У бабушки в углу три манекена — на три разных фигуры.
Дуся самая старая, у нее уже и швы все вытертые, и на животе заплатка. Бабушка ее на помойке нашла. Редкая удача: тогда, после войны, портновский манекен никто так запросто не выбросил бы. Но Дуся уже и в те годы была ветхая, и подставка у нее отломилась, а главное — кто-то вспорол ей живот, так что начинка из нее сыпалась. Бабушка Дусю домой отволокла, помыла, живот заплатала, а кто-то из бабушкиных знакомцев подставку новую смастерил. И стала ветхая Дуся у бабушки жить, в креп-жоржет и файдешин наряжаться.
Люся шла в соседнем ателье под списание. Ателье закрывали, и директорша его предложила бабушке забрать старый манекен. С этой директоршей было совсем смешно: она на саму себя у своих мастеров не шила, а носила все к бабушке. Ателье было передовое, молодежное, швей туда брали сразу после училища, у них то собрание комсомольское, то субботник, а шили, бабушка говорила, так себе. На нестандартную фигуру шить даже и не брались. А бабушка бралась и директоршу, даму внушительной красоты весом в сто двадцать кило, обшивала так, что нигде не морщило.
— Она у меня как картинка ходила, батальное полотно восемь-на-семь, — смеялась бабушка, вспоминая ту дарительницу манекена.
А Нюся молоденькая была. Ее продавали на рынке.
— Характер Нюсин мне понравился, — рассказывала бабушка. — Стоит скромненько так, молчит, на меня искоса поглядывает, а я-то чую, куда клонит. Возьми меня, мол, думает, возьми, вон я какая красавица…
— Шур, ну что ты глупости говоришь! «Смотрит, думает…» Она ж без головы у тебя! — возмущался я, когда был маленький.
— Сам ты без головы, Борька. Бываешь порой. Эх, что бы ты понимал!
Бабушка очень серьезно излагала девчонкам историю своих «барышень», и теперь я насчет «все это глупости» помалкивал. Теперь я с Шурой согласен: Дуся, Люся и Нюся, конечно, собеседницы плохие, но характеры яркие.
Девчонки слушали, головами крутили, пока наконец Кира не опомнилась:
— Ой, нам ведь газету надо делать!
Кира вообще в этой компании самая организованная.
И самая умная.
Но про Киру я потом расскажу, сейчас про бабушку.
Газету мы в тот раз сделали быстро, за час. Листья и открытки наклеили, учебники всякие нарисовали, в центре красивым почерком написали стихотворение подходящее: «Не смейте забывать учителей!»
Мне это стихотворение не понравилось:
Опять я про нее. Решил же — сначала дорассказать про бабушку!
Ну, в общем, начало уже смеркаться, бабушка зажгла настольную лампу, поставила ее на пол — стало таинственно. Меня она отослала:
— Иди, Борька, приготовь нам чайку, что ли…
А когда я вернулся с закипевшим чайником, в комнате было ужасно накурено и бабушка пела девчонкам романсы.
Когда и как они перешли к пению, я с кухни не слышал, но сейчас Шура исполняла мужскую арию.
— Скажите, девушки, подружке ва-а-а-ашей, что я ночей не сплю, о ней мечта-а-а-аю! — выводила она своим хриплым басом, сидя в старом продавленном кресле, отведя руку с мундштуком в сторону и запрокинув лицо. Пела Шура всегда с закрытыми глазами и открывала их только тогда, когда закончит или когда собьется в тексте.
Покончив с этой историей про нежную страсть и цепь, она открыла глаза и спросила: «Еще?» Девчонки закивали.
— А вот было такое кино, «Петер». Знаете? Нет, вы не помните, вы малявки… Потом я купила пластинку с этим танго.
Шура опять закрыла глаза, но завела на этот раз неожиданно тонким голосом:
…Скользи легко, Танцуй танго И слушай плавные ритмы Далеких и знойных стран. Где нет зимы, Но так, как мы, Не знают боли сильнее И глубже сердечных ран…Мне казалось, Шура, закрыв глаза, видит в темноте освещенный экран, где танцует Петер, и просто подпевает тому фильму, что крутится у нее в голове.
Девчонки слушали песни и романсы чуть ли не час. Наконец Шура довела до конца последний куплет, сделала паузу и громко объявила:
— Концерт! Окончен! Всего вам доброго, дорогие товарищи!
И встала.
И поклонилась.
Девчонки захлопали в ладоши. Кира сказала:
— Спасибо, Александра Васильевна!
Все посмотрели на остывший чай и заторопились:
— Ой! Нам же домой пора!
Насте с Вероникой надо было к Поддужной слободе, а Кира жила в другой стороне, и я пошел ее провожать.
Я шел и молчал. Я боялся, что Шура показалась девчонкам смешной. И что Кира сейчас скажет что-нибудь такое.
Кира ведь резкая.
Она появилась в нашем классе в сентябре: тощая, маленького роста, с круглым лицом, коротко стриженная и какая-то востроносая. Когда я увидел ее в дверях, то подумал, что к нам забрела младшеклассница, может быть, чья-то сестренка. На фоне некоторых наших девиц, которые выглядели почти взрослыми, Кира была совсем малявкой, и над ней посмеивались. Правда, быстро перестали.