Где та дорога
Шрифт:
Всем двором мы поехали в Бузовны. Ну, конечно, приехали, разделись и начали играть в футбол. Вещи свои мы сложили в кучу на песке, А Азад аккуратно завернул штаны и рубашку в газету и закопал их в песок, чтобы не украли. Мы накупались до озноба, собрались домой, и тут выяснилось, что Азад не может найти места, где закопал свои вещи. Искали мы их до позднего вечера, ,но так и не нашли. Я сам слышал в этот вечер, как дядя Сабир отлупив Азада, говорил ему расстроенным го-лосом: "Изо всех сил стараюсь, чтобы ты стал человеком, а ты черт его знает что вытворяешь?!" А Азад ничего не отвечал:
он
В ту осень Азада определили в музыкальную школу, и те-перь он каждый день гордо проходил мимо нас с папкой, на которой золотом была вытиснена лира. В музыкальной школе он делал успехи, я сам видел его табель, где были пятерки и по музграмоте, и по специальности, и по другим предметам. Наверное, со временем из него получился бы хороший пианист, если бы в один прекрасный день дяде Сабиру не показалось, что обучение идет недостаточно быстро. И тогда в их доме появи-лась Сима Акимовна, учительница музыки. Под ее руководством Азад в самое короткое время стал очень хорошо играть. Она принесла с собой написанные от руки на нотной бумаге модные в то время песенки и стала учить по этим самодельным нотам. Теперь, когда к ним приходили гости, дядя Сабир вызывал Аэада, и он играл подряд все разученное по нотам, и гости хва-лили Азада.
В этот вечер я был у них. Азад разбирал на пианино оче-редную песенку, оставленную Симой Акимовной, а дядя Сабир сидел в кресле и, постукивая в такт песенки, читал газету. Вдруг он поднял голову.
– Почему ты начал эту песню снова, ведь ты ее не сыграл до конца?
– Сыграл, - ответил Азад.
– Видишь, вот конец, послед-няя нота.
– Ничего подобного, - сказал дядя Сабир.
– Я уже эту песенку хорошо знаю... Ти-ра-ра-рам... Ты не доиграл последний куплет.
– Да я доиграл, папа. Вот посмотри, последняя нота "ми", дальше другая песенка начинается, видишь?
– Ты знаешь, что я в нотах не разбираюсь, - рассердился дядя Сабир.
– Но я знаю этот мотив, и потом днем я слышал, как с учительницей ты играл эту вещь до конца... А сейчас нагло улыбаешься и пытаешься обмануть своего отца... Играй!
Азад несколько раз сыграл эту проклятую песню, каждый раз останавливаясь на одном и том же месте, и наконец взбе-шенный дядя Сабир ударил его по лицу.
Когда я уходил, у Азада из губы сочилась кровь, но он про-должал играть...
На следующий день Азад не явился в школу. Вечером он пришел к нам. Тогда еще у нас в квартире не было газа, я сидел перед пылающей печкой и подкладывал в топку поленья. Я очень любил в детстве сидеть перед печкой. Пришел Азад и молча сел рядом. Он тоже начал что-то подкладывать в огонь. Я вдруг с изумлением обнаружил, что это обрывки нот.
– С ума сошел? Тебя же отец убьет.
– Пусть только попробует!
И вдруг Азад заплакал. В первый раз я видел его плачущим. Оказывается, сегодня к ним приходила Сима Акимовна и при-несла с собой последнюю страницу нот вчерашней песенки, она ее
– Я ему ноты показываю, говорю: "Я же тебя не обманы-ваю, я правильно играю". А он мне говорит: "Из тебя порядоч-ного человека не выйдет". И бьет по губам.
Мы сидели перед большой, во всю стену, голландской печью и жгли ноты.
В столовой после полумрака детской мне пришлось зажму-риться. Отец внимательно слушал приемник. Это был громозд-кий желтый ящик с крохотным светящимся окошечком посреди-не. Отец утверждал, что этот приемник может поймать любую станцию, с хрипом и треском, но любую. Несмотря на все уговоры мамы, он не соглашался поменять его на какую-нибудь но-вую марку.
Он не повернул головы.
– Иди к отцу Азада и передай, я просил его зайти, по доро-ге напомнишь дяде Шакро, что я его жду не в шесть, а в семь.
Дядя Шакро, - это старый парикмахер, он приходил стричь и брить на дому всех мужчин и детей нашего квартала.
Сперва я забежал к дяде Шакро. Сидя перед окном во двор, он размашисто гонял по широкому ремню бритву.
– - Подожди, подожди, - сказал он мне, когда я собрался бежать дальше. Скажи отцу, что ты сам видел, как дядя Шакро точил бритву, посмотри, какую бритву - "Два маль-чика"!
Действительно, на тонком блестящем лезвии были вытиснены изображения двух голых мальчиков.
– Таких бритв больше не делают, - покачал головой дядя Шакро, - это у меня последняя. Я ею не каждого брею. У нас на улице только двоих клиентов я брею этой бритвой. Ты будешь третий, потому что ты сын очень уважаемого человека. Правда, я еще должен дожить до того времени, когда ты начнешь брить-ся... Дареджан, Дареджан!
– пронзительным голосом закричал вдруг дядя Шакро. Принеси вина!
– Что ты кричишь, это ты кричишь?
– сказала, входя в комнату, тетя Дареджан.
– Соседей испугаешь! Какое вино! Кто пьет с таким маленьким мальчиком? Ты что, с ума сошел?!
Дядя Шакро сам достал вино и разлил его в крошечные рюмки.
– Выпьем за то, чтобы ты был похож на своего отца - он очень хороший человек, чтобы мой сын был похож на меня, по-тому что я тоже неплохой человек. Выпьем за то, чтобы дети были похожи на своих родителей, а то иначе пропадет весь мир...
На этот раз дядя Сабир узнал меня сразу. Я передал ему просьбу отца, он кивнул головой и сразу же пошел за мной. Мать Азада испуганно посмотрела нам вслед.
– Азад у вас?
– спросил он у меня, когда мы подходили к дому.
Дядя Сабир первый раз шел к нам, несмотря на то, что много лет жил по соседству и очень давно работал в учреждении, где начальником был мой папа.
Я не знаю, о чем говорили мой отец и дядя Сабир. Я только слышал, как дядя Сабир, прощаясь с отцом в передней, сказал:
– Я же очень хочу, чтобы он вырос человеком. Все делаю. Новые туфли пожалуйста, новый костюм - на! Деньги на учительницу по музыке, триста рублей в месяц - вот, только будь человеком. Я не пью, не курю... Я не такой... Я думаю толь-ко о своей семье. Мы же не мухи! Для меня самое главное, чтобы мой сын стал человеком... Разве я не прав? Воспитываю, все силы ему отдаю.