Где ты, маленький "Птиль"
Шрифт:
— Поняла, — сказала Пилли. — Не знаю.
— Не в этом ли причина вашего долголетия?
— Это мысль. Но если ею заниматься, то с аппаратурой.
За ужином мужчины спросили, поучился ли я летать.
— Он летал, а не учился, — сказала Пилли. — Уму непостижимо.
Я покраснел; что-то часто я стал краснеть.
— Он способный, что ли? — спросил папа.
— Слово неточно, — сказала Пилли. — Орик, даже без трюков, которые он пока не знает, Митя через месяц вошел бы в пятьдесят сильнейших Политории.
— Детям
— Детям? Ребенок не может с ходу бросаться на криспу, стоять с лазером над противником и летать почти по высшему классу. Уль Владимир, вы родили колоссального человека. Перестань краснеть! — сказала она мне. Но папа был не так прост.
— Это у него все от нашей мамы, — сказал он.
— Он ведет со мной беседы, ну, как бы болтает, но каждая его тема — минимум важная гипотеза.
— Хорошо-то как, — сказал папа, — что все это он вываливает не на меня.
— Пилли, ладно уж, — сказал я, — я устал.
— А скромность какая! — сказала, хохоча, Пилли. — Мне сорок лет. По-земному — двадцать. Улечу с вами на Землю, подожду лет семь, и мы с ним поженимся.
— А меня и Оли бросите? — смеясь, сказал Орик. — Нечестно.
— Не бросим. С собой возьмем. Найдем вам там девушку, Орик. Красавицу. Разницу и не заметите, они там на затылке тоже безглазые, а некоторые, простите, как и я, — безмозглые.
— Это у нас бывает, — сказал папа.
Вечером, когда папа и Орик ушли в театр, я побывал у Пилли дома, в ее лаборатории. Дом у нее был вроде нашего. Когда погибли Пиллины родители, ей не предложили даже отдельный дом поменьше — из уважения к ее роду и не без поддержки Горгонерра, который с ее родителями был дружен.
Я знал уже скорость корабля Карпия и, помня время, которое мы летели с ним, сосчитал расстояние от точки пленения до Политории. Я помнил его курс, знал расстояние от Политории до обеих Тилл и вычислил, на каком расстоянии (в двух случаях) пройдет модель уровень точки пленения. Плюс путь до Земли со скоростью модели. «Идти» модели именно через точку пленения было нерезонно: довольно резкий получался угол смены курса, и я его «спрямил». Так возникли две бумажки для Латора: курс модели в зависимости от того, на какую Тиллу их повезут.
— Есть у меня еще одно дело, — сказал я чуть позже.
Она, кивнув, набрала номер:
— Роси? Это я, Пилли. («Химик и художница», — шепнула она мне.) Я здесь несколько свихнулась: есть возможность мою машину сделать чуточку космической и гораздо быстрее… Ага! Подскажи мне, какая краска на борту уже в космосе на скорости будет хорошо себя вести?.. Поняла, поняла. А не дала ли бы ты мне немного этой красочки? Спасибо. Лечу.
Все это мы с Пилли проделали очень быстро, и вскоре я уже высаживал ее возле ее дома и сказал:
— Покажи мне рукой
Она показала, и я улетел, проведя прощальный разговор как-то очень комканно, наверное, потому, что мне хотелось еще побыть с Пилли и я этого стеснялся.
…Мелодично «запела» дверь при моем прикосновении к ручке, тут же открылась, передо мной стояла очень милая гелла и улыбалась мне огромными глазами. Карими.
— Здравствуйте! — сказал я. — Вы — Лата?
— А вы — уль Митя, с Земли. Проходите, Латора нет…
— Простите, я ненадолго. Я по делу.
— Говорите, я слушаю. Не стесняйтесь. — Попросите Латора завтра позвонить мне из Селима. — Не сомневайтесь, я попрошу;
— Вот номер моего малого аппарата. Пусть позвонит обязательно. А встреча вечером, само собой. Мики спит?
— Да, — она улыбнулась мне с благодарностью.
— Как крылышко?
— Легче. Это легкий был ушиб, хвала небу!
— Можно, я взгляну на нее?
— О, конечно, это такая честь!
Она провела меня в маленькую комнатку с лампочкой слабой и закрытой тряпкой. Мики спала на животике, чтобы крылышки были свободны. Она была хорошенькая, с огромными ресницами и смуглая. Я легонько погладил ее по голове и на цыпочках вместе с Латой вышел в микроприхожую.
— До свиданья, Лата, — сказал я. — Пусть Мики поправится.
— Спасибо вам, — сказала она. — Спасибо за Оли.
— Не за что, — неуклюже ответил я, и Лата закрыла за мной дверь. Пропади пропадом та криспа, которой следовало сидеть у самого дна, на севере!
Через пять минут я был дома. Папа и Орик — тоже.
— Как театр? — спросил я, ставя емкость с краской у двери на балкон.
— Колоссально! — сказал папа. — Их актеры играют так темпераментно, будто сейчас съедят друг друга.
— А что за пьеса? А?
— О бешеной любви высокородного политора к безродной политорке. Пьеса что надо. Все время плакать хотелось. Орик сказал:
— Я улетаю. Есть вопросы?
— Интуиция? — спросил я. — Если Латора не отпустят на Тиллу, вы сможете помочь? Извините, Орик.
— Да, — сказал он. — Это не проблема.
Он ушел, улетел, явно озабоченный своей ситуацией.
— Пап, сели за текст записки, да?
— Давай, — сказал он. — Сначала о наружной надписи. Вон там — краска, Пилли достала, держит космическую скорость. «Земля. Наш городок. Космический центр. Славину. Вскрыть переднюю верхную часть мощным магнитом».
— Нормально. Поправок нет.
— Та-ак. Записка внутри: «Взяты в плен далекой высокоразвитой цивилизацией, обратный курс не используйте — не долететь, попытаемся выбраться сами, возможна задержка, а вернется мама, ей приветы с планеты «икс», мол, обнаружили ценные металлы, нам заброшены продукты, аппаратура, работаем, вернемся через месяц-два, пусть не прилетает — там сезон дождей, сообщи газетчикам; а двум-трем представителям высокого начальства изложи правду, но с твердым настоянием молчать, надеемся на встречу. Рыжкины».