Где ты, маленький "Птиль"

Вольф Сергей Евгеньевич

Реет и Митар были явно смущены. Пикнула «машинка» Реста.

— Уль Реет, — услышал я. — Центр сообщает…

— Что именно? — спросил Реет.

— Что скорее всего по ситуации наш отряд сегодня уже будет не нужен. Время позднее.

— Понял, — сказал Реет. — Скоро будем. Приготовьте одежду среднего размера. С нами землянин.

— Я вас понял. Все будет выполнено.

Через пару сотен метров из-за деревьев вышел солдат и отдал Ресту и Ми-тару честь — прямая рука, резко выкинутая в сторону, параллельно земле. Честное слово, при внешней несхожести это напомнило мне жест фашистов. Поглядев влево и вправо, я увидел и других солдат, с равными промежутками стоящих в лесу по некоей кривой, вероятно, они окружали лагерь отряда

в роли часовых. На секунду у меня замерло сердце — я подумал о моро, о Митаре и Реете; было такое ощущение, что шаг, другой — и они сами уйдут к повстанцам (и вовсе не от страха поражения), но, появись моро, и Реет, и Митар стали бы сражаться и погибли бы, а мне не хотелось, чтобы они погибли.

Конечно, тот, кто связался с Рестом, рассказал отряду, что за «птицу» ведут их офицеры. Реет всех «успокоил», сказал, что ночь я провел в лесу на дереве, немало прошел, выбился из сил, так что вопросы ко мне потом. Лагерь отряда ничем особенным не отличался: двухскатные защитного цвета навесы и гамаки. Работало несколько печек — готовился ужин. Я переоделся, обтеревшись полотенцем, повесил сушиться рубашку, куртку, брюки и достал, к общему восторгу, рыбу. Когда я показал снасть, которой я ловил, все ошалели от моей сообразительности. Рыбу зажарили, а я пока сидел на куске бревна, прислонившись спиной к дереву, и, кажется, какое-то время ни о чем не думал. Часовые молчали, начало темнеть, чуть тише и реже стали выстрелы и взрывы в Тарнфиле: надвигалась ночь. Ночь в гамачке, как когда-то — сон днем летом на даче, на Земле, не так ли, Митя Рыжкин, ученик-школьничек, а? Да-а, до этого восьмого класса надо еще дожить: выжить и долететь до мамы. Худо мне было на душе: отец не знал, что со мной, жив ли я, а я боялся выдать себя и кого-то еще, если наладить коммуникатор.

«Бежать сегодня же ночью, вот что!» — решил я.

Когда совсем стемнело, я встал, пошатываясь, и всем стало ясно, что мне не до разговоров. Позже Реет показал мне мой гамак рядом с собой и Митаром; я отозвал его в сторону и, решившись, сказал, что очень беспокоюсь за отца, где он и что с ним, и не посмотрит ли Реет мой коммуникатор, что-то с ним неладно.

— Обещаю вам, уль Реет, — сказал я, — что если налажу связь, я просто скажу, что жив-здоров и у кого я, но не скажу, где.

— Я вам верю, — сказал Реет, беря мой коммуникатор.

Реет вскрыл коммуникатор, внимательно осмотрел его, потом, сказав «контакты подсырели», протер их тряпочкой, помахал над печкой и наконец включил: эфир стал куда более чистым. Реет поставил на место защитную крышку, отключил коммуникатор и после моего «спасибо» тактично ушел. Сам я пошел куда-то вбок, пока хватало света неярких ламп возле печек, потом сделал шагов двадцать в темноту и встал за дерево. Долго я вызывал отца, было очевидно, что аппарат работает, но папа молчал. Молчал и Рольт. Я набрал номер Ир-фа и… поджилочки мои затряслись от радости: он мне ответил. Слышно его было плохо.

— Охотник, миленький, — зашептал я. — Вы меня слышите?

— О, хвала небу, — прошептал он. — Это ты, рыбак?

— Я под городом, рядом, но не могу сказать, где.

— Я тоже недалеко. Ночью буду в городе.

— А где отец, папа где? — зашептал я. — Успокойся, он или на севере, или уже летит оттуда.

— Сделайте так, чтобы он знал: я жив и рядом.

— Конечно, сделаю. Ты не ранен?

— Не! А папу поймайте вызовом в полете.

— Если будет возможность. Не волнуйся.

— Я не могу сказать, где я, — зашептал я. — Долг чести. Но если я окажусь в городе, как мне быть?

— Латор, — шепнул он.

— Он жив?

— Да, хвала небу. Тебе нужна помощь? Не скромничай!

— Нет. Пока нет. Лучше не надо. Как я рад…

Не люблю я эти расхожие выражения типа «камень свалился с души», но, честное слово, со мной произошло именно это, я даже как-то обмяк, всякое напряжение снялось; хотя

я и отдавал себе отчет в том, что мои проблемы далеко не разрешены, но копаться в них не следует, потому что достаточно выделить одну: как мне покинуть отряд Реста и Митара?

Прежде чем вернуться к гамаку, я внимательно огляделся в темноте. От лагеря шел слабый неяркий свет, вероятно, никто еще не спал. Я вгляделся в лес, став спиной к лагерю, и увидел наконец на равном расстоянии друг от друга шесть слабо светящихся точек. Свет этих шести точек был направлен в землю, и я догадался, что это шестеро ближних ко мне часовых. Каждый из них не видел другого, видел лишь слабый свет луча фонаря, направленного вниз. Свет горит — значит, все в порядке: сосед жив. Прочесывать же лучом фонаря расстояние влево и вправо от себя каждый из них не мог: окажись рядом враг, он бы сразу понял, что это охрана, часовые.

— Ну что? — спросил меня Реет, когда я вернулся.

— Старался, но все зря, — сказал я. — К отцу я пробиться не сумел. Не знаю, где он. И к улю Орику тоже. Либо он где-то далеко, очень, либо вы ошибаетесь, и он действительно заложник.

— Дождемся утра, — сказал Митар. — Если нас не бросят в бой, вызовем для вас машину. Если же бросят, резоннее оставить вас в лесу, а потом попытаться забрать.

«Это было бы отлично, — подумал я. — Остаться одному».

— А не пора ли нам спать? — сказал Митар. Это был скорее приказ, который он тут же произнес громче, давая тем самым приказ и всем бойцам. Было отключено общее слабое освещение, и каждый стал укладываться в гамак, осторожно светя себе фонариком. Под двухскатным легким пологом помещалось четыре гамака, под пологом офицеров, Реста и Митара, было лишь два, для них, но мой, третий, поместился рядом с ними легко. Пистолет я давно уже спрятал в карман брюк, а ремешки коммуникатора и «плеера» застегнул на спине так, чтобы аппаратики не болтались. Мне был выделен гамак посередине между Рестом и Митаром, и я, демонстративно поставив свой рюкзак между собой и Рестом, улегся в гамак. Пора было спать. Если же говорить обо мне, — то мучительно не спать. И при этом я чувствовал, что меня так и клонит в сон.

— Как я слышал, — сказал мне тихо Реет, — на вашей Земле с войной покончено?

— Да. Скопилось столько и такого оружия, что, начнись война, Земли бы просто не стало, ни одного живого существа.

— Как бы ваша война убила самое себя? — сказал Реет.

— Что-то в этом роде, — сказал я.

— Это хорошо, — сказал Реет, — но мы поступили мудрее: уже очень давно мы, осознав свои возможности и возможности структур вещества, вообще отказались от сверхмощного оружия. Более того, Политория столь мала и мы так дорожим ее воздухом, а потому и лесами, что война в лесах запрещена обычными бомбами.

— Это так мудро, — сказал я, — что непонятно, почему Политория вообще не отказалась от любых войн. И, простите, всякого рабства.

— Таков был порядок вещей, — чуть сухо сказал Реет. — Когда я молодым вступил в армию и не мог изменить этого порядка, я решил, по крайней мере, не столько поддерживать его, сколько посильно бороться с еще большим беспорядком, если он возникает.

У меня не было сил и права возражать ему, я лишь сказал:

— И все же вы больше похожи на повстанца, чем на человека квистории.

— Оставим это, — сказал Реет.

— Хорошо, — сказал я. — Прошу извинить меня.

— Спим, — сказал Реет; Митар уже тихонечко похрапывал.

…Глаза мои слипались. Я послюнил палец и протер их — так-то лучше, бодрее. Я посмотрел на часы! Ого! С момента конца разговора с Рестом прошло почти два часа. Прилично. Пора думать и о делах. Я скинул с лица одеяло и минут пять прислушивался к тишине, к легкому храпу вокруг, к темноте. Митар храпел мощно. Реет — едва слышно, спокойно.

Я начал специально не очень-то осторожно вылезать из гамака и произнес негромко «проверочную» фразу: