Где ты, маленький "Птиль"

Вольф Сергей Евгеньевич

…Я стоял на высокой скале, над сереющим внизу пляжем, над светящимся морем, и все это, если отрешиться, похоже было на Землю — Крым, Кавказ. Но отрешиться не удавалось: даже если думать о Земле, все внутри «подсказывало», настаивало — ты где-то в глубинах космоса, в глубинах неопределимых.

Я пытался как бы зрительно, пользуясь незримой при этом линейкой в миллионы километров длиной, увидеть эту «схему»: Политория — дикое расстояние — Земля. И вот это «дикое расстояние» все казалось меньшим, чем на самом деле, и как бы зрительно я его не увеличивал еще и еще, оно снова представлялось маленьким, нереальным. Страшно было представить — где я. А уж представить, например, как какая-то девчонка из нашего

класса с мороженым в руке бежит домой к Грише Кау, потому что, видите ли, нашла новое решение принципов смещения элипсовидного тела в плотных газах, — нет, это представить было совершенно невозможно.

Взрыв Алургом адской машины в Квистории и — совсем недавно еще — наш класс на лекции в институте низких температур — эти две реальности не совмещались, второй как бы и не было вовсе, только в сознании.

Не знаю, почему эти и сходные мысли плавно заменялись в моей голове. Ничего, кроме политорского темнеющего неба, пляжа, моря и скалы, не существовало. И не было ничего страшнее и печальнее смерти Малигата. Еще совсем недавно я чувствовал его руку на своем лбу.

И вдруг что-то кольнуло меня, шипом, отравленной иглой. А ведь год с лишним назад, когда я, как взрослый, вкалывал на группу «эль-три», имел же я (большой начальник!) личный полукосмолет для быстрых перемещений от лаборатории к лаборатории, в космос — и обратно. И усовершенствовал его так, что скорость его резко возросла, и ни одна патрульная тачка не могла догнать меня, если я нарушал правила полета в околоземном пространстве. Да что там догнать — уследить за мной не могла! Имел же я такую машину! И как Натка просила меня погонять вместе с ней в космосе. Моя Натка! А я ведь так ничего и не сделал. Ничего. Не слетал с ней ни разу. Не специально, нет, но ведь не слетал же.

И тут же мои мысли прыгнули в третье, совсем неожиданное русло: если, уходя со скалы в селение моро, я так и не подойду к политорскому морю и не коснусь его рукой, то потом уже скорее всего мне никогда не удастся это сделать, никогда, до самой смерти.

Я зажег фонарик и осторожно по уступам спустился в боковое ущелье и пошел по нему направо, до ущелья, ведущего к морю.

Ущелье это к пляжу и к воде спускалось под некоторым заметным углом, я, поворачивая еще раз направо, был как бы над морем и с этой незначительной, но все же высоты увидел вдруг почти возле самого берега, в воде, два блюдца, два фосфоресцирующих глаза. Они были под водой и, конечно, смотрели не на меня, не на берег, — просто в мою сторону. Но ничто не вздрогнуло, даже не шелохнулось во мне, то ли потому, что я был с лазером, то ли просто чувствовал, что это не политор, не аквалангист, — какое-то морское животное, рыба — не рыба, — я не знал. По крайней мере, оно было, по ощущению огромным и наверняка с мощным хвостом: глаза его иногда поворачивались в сторону так резко и такая зыбь проходила по поверхности воды (я уже был почти рядом), что только именно резкий удар мощного хвоста под водой мог так смещать тело этого животного и вызывать легкую волну. Я подходил все ближе к воде, совсем не думая о том, а не может ли это животное быть двоякодышащим и не кушает ли оно, вдруг выпрыгивая на берег, безобидных земных школьников. Я смотрел на эти ярко горящие глаза и даже не вспомнил, что схватка с криспой была именно здесь, совсем рядом, чуть дальше в море и чуть глубже.

Глаза эти, не мигая, смотрели в мою сторону, иногда резко смещаясь вбок, но вновь возвращаясь на прежнее место. Впрочем, я не знаю, видело ли меня оно через пленку воды. «Странно, — подумал я. — Никто мне о таком не рассказывал. Или это редкий гость на моем берегу? Но и на другом я был. Странно». Ощущение, что это животное огромно, оставалось, и я вдруг захотел быстро вернуться на скалу: вдруг оттуда в последних отблесках света я разгляжу в мелкой воде его силуэт. Спокойно тем не менее я наклонился к воде, зачерпнул ее ладошкой,

плеснул себе в лицо и только тогда уже быстро пошел обратно в ущелье и начал карабкаться на скалу.

С прежней точки края обрыва я поглядел вниз и понял, что просчитался: все-таки было уже достаточно темно, чтобы даже в мелкой воде я мог сверху рассмотреть, что же это за зверь такой. Глаза его продолжали гореть так же ярко — и только. Вдруг они, эти фосфоресцирующие блюдца, резко дернулись в сторону и исчезли, не вернулись на прежнее место секунду, другую, третью. Я подумал, что это милое чудовище стоит теперь хвостом к берегу и неизвестно, что же оно будет делать дальше, и неожиданно уже в море, там, где густая полутьма переходила в полную черноту, раздался мощный всплеск; самую малость, но мне удалось разглядеть огромное, чернее ночи, тело, взлетевшее в воздух, затем оно с грохотом рухнуло в море… несколько мгновений кипела вдали от меня вода, потом наступила полная тишина и сразу же ощутилась полная темень, ночь.

Минуту или больше я стоял на краю, ошеломленный, и тупо глядел, ни о чем не думая, вперед, туда, где поверхность воды едва угадывалась.

Неожиданно я ощутил присутствие слабого света в ночи. Постепенно он становился более ярким, и так же постепенно, я увидел, «отразившийся» тенью на плоскости воды край скалы, на которой я стоял, и мой огромный силуэт стал расти, удлиняться, удаляясь все дальше и дальше в море.

Наверное, чуть раньше я услышал совсем слабенький звук двигателя в воздухе, он тоже рос, приближался, а свет мощной фары летящей машины я хорошо чувствовал краешком глаз, даже не оборачиваясь.

Машина приближалась, и я знал почему-то, что это не папа, не Орик и не Пилли.

Не знаю почему, но я так и не обернулся.

По движению света машины я понял, что она не собирается садиться в ущелье, а летит прямо ко мне.

Наконец она мягко села недалеко от меня на каком-то удобном пятачке скалы, и, не оборачиваясь, я услышал легкие и осторожные шаги по уступам скалы, и как звонко щелкают сыплющиеся вниз маленькие скальные осколки.

Что раньше — дыхание на моем затылке почувствовал я или ее руки, сзади обнявшие меня за шею, — я не запомнил. Или оба эти ощущения смешались.

— Ты же на самом краю стоишь, — шепнула Оли. — Давай отойдем чуть назад.

— Я не боюсь, — сказал я.

— Я тоже. — Тихо она засмеялась. — Просто я хочу, чтобы мы поцеловались. Мы можем от этого сорваться со скалы вниз. Ищи потом косточки.

Но делая вместе с Оли шаг, потом другой назад и поворачиваясь в колечке ее рук к ней лицом, я сказал:

— Я… не могу… Оли. Не могу… сейчас.

— Ну почему-у? — спросила она. «Плеер» непонятно как, но так и перевел на русский ее долгое «у».

— Малигат, — сказал я. — Я не могу. Он ушел… Совсем недавно.

— О! — сказала она. — Ну конечно, я забыла, что ты… не наш… с Земли. Ты не политор и, главное, не моро.

— Да, я не моро, — тупо сказал я.

— С какого-то момента, — так принято особенно у моро, — печальные проводы должны перейти в веселый праздник: иначе ушедшему будет больно и тяжко в трудной дороге.

— А-а-а, — я будто бы понял.

— Поэтому я-то тебя поцелую. Я могу. Я умею.

И она поцеловала меня, видно все же хорошо чувствуя меня, в губы совсем легонько, потом в глаза.

— Ведь не страшно, правда? — спросила она.

— Нет, — сказал я тупо. — Не страшно.

— Теперь летим, — сказала Оли. — Уже ночь.

Машину она оставила с включенной фарой, так что добраться до нее было проще простого.

Оли, а потом и я впрыгнули в машину; держа руль левой рукой, а правой обняв меня за шею, Оли легко взлетела.

И тут я с неизвестно откуда взявшейся мудростью подумал, что здесь, в джунглях Политории, я прощался не только с Малигатом, не только с моро, скалой, неизвестным чудовищем, самими джунглями и морем, но с Политорией вообще, и скорее всего — навсегда. Именно сейчас, теперь, хотя наш отлет на Землю еще только предстоял.