Где ты теперь?
Шрифт:
И нет ничего более безысходного.
Ничего.
Я промолчал. Посмотрел в окно. Возможно, начнется дождь. А может, и нет. Наверное, теперь уже все равно.
– Когда это произошло? – спросил я.
– Утром, – ответил он, – в четверть девятого.
Я попытался вспомнить, чем в тот момент занимался. Был в ванной, чистил зубы, все как обычно. Думал ли я о том, что надо ее навестить? Что я люблю ее? Нет. В тот момент – нет. Может, потом. Но не в тот самый момент. Ничем особенным я не занимался.
Почти ничем.
День прошел совершенно обычно.
Может, и правда, люди умирают именно в такие дни.
В обычные.
– К ней кто-нибудь ездил? – спросил я.
– Ее мать была там. Это она мне позвонила. Она, наверное, всю ночь там просидела.
На мгновение я почувствовал обиду: ночью мне никто не позвонил
Но никто и не обязан был.
– Ты знаешь, когда… когда похороны?
– Во вторник. В тринадцать часов. В Саксуне.
– В Саксуне? Почему ее похоронят там?
– Не знаю. Может, потому что там красиво? Это ее мать так решила.
– По вторникам всегда больше похорон, чем в другие дни.
– Почему?
– Не знаю. Так уж сложилось.
Хавстейн завел машину, и мы поехали в Дрелнес, чтобы успеть на семичасовой паром до Торсхавна. Когда мы заехали на борт, сидя рядом с Хавстейном, я вдруг представил, как рано утром София начала умирать, безмолвно и незаметно для себя самой, а ее мама сидела рядом и смотрела, как уходит последний ее родственник.
Я вспомнил то, о чем читал. Что за несколько минут до смерти умирающий перестает чувствовать. Одно за другим чувства покидают его. Сначала – вкусовые ощущения, потом – обоняние. Затем исчезает зрение. Осязание. Слух. Ощущение боли. Это словно потушить свет в кабинете, запереть за собой дверь и по пути домой потерять ключи. Домой вместе с Хавстейном я не поехал. Он высадил меня в Торсхавне, а домой я решил доехать на автобусе, как ездила София сотни раз на протяжении многих лет. Я решил сделать это ради нее. Потом я опять задумался об архиве. Может, она умерла, потому что вытащила из него свое личное дело. Не особенно приятная мысль, но смысл в ней есть. Может, она исчезла уже в тот момент, когда вытащила личное дело? Словно стерла себя из общности. Или причина в провоцирующем факторе, в одиночестве, ее изначальной обособленности? Возможно, все потому, что она с Мюкинеса, как этот Аннин художник, и однажды пролетевший рядом тупик просто посмотрел на нее, прищурившись? Или ему было достаточно лишь махнуть крыльями? Этого не знал никто. Я подошел к остановке и дождался автобуса, выбрав самый долгий путь до дома. Мы почти два часа ехали до Фуннингура, а последние шесть километров я прошел пешком, сначала наверх, в гору, до Слеттаратиндура, а потом вниз, по пологому холму до Гьогва. Когда я вошел, все остальные уже спали и в доме было не слышно ни звука, лишь мои шаги на лестнице.
Gran Turismo [89]
1
В следующий вторник я одолжил у Палли черный костюм для похорон. Шел дождь. Мне хотелось, чтобы день этот выдался ясным, чтобы по пути в Саксун передо мной предстали преобразившиеся Фареры, непохожие на те, что я знал до этого. Мне хотелось бы сказать, что когда мы залезали в «субару», воздух был каким-то особенным, что ветер стих и, пока мы добирались до Саксуна, вся страна словно затаила дыхание. Но это неправда. День был самым что ни на есть обычным, в такие дни по телевизору, как правило, повторяют старые передачи, и тучи выглядели как всегда. 99,4 % населения день этот ничем не запомнился, кроме, может, тех, у кого был день рождения, кто нашел работу или кого, наоборот, с работы выгнали, тех, кто вернулся домой или уехал наконец из страны, – таким этот день запомнится навсегда, день перемен к лучшему или худшему.
89
Стремительный туризм (исп.).
Вторник. Так уж сложилось.
Самый среднестатистический из всех. Парад бесполезных дней.
Проснулся я рано, оделся, позавтракал, читая за завтраком медицинскую энциклопедию, которую нашел у Хавстейна. Я читал о смерти. Раньше смерть меня не особенно занимала, никто из моих близких не умирал, я даже и на похоронах, можно считать, не был. Десять – двенадцать лет назад умерли бабушка с дедушкой, помню, мне было грустно и я скучал по ним. Но в этот раз дела обстоят иначе.
Я поднялся в комнату Карла. Он сидел на стуле, все еще в пижаме.
– Привет, – сказал я.
– Привет.
– Как ты?
Выпрямившись, он почесал ногу.
– Да ничего, все хорошо.
– Точно?
– Да.
– Хорошо, – сказал я и показал на свой костюм, – наверное, пора одеваться?
– Это точно. Сколько времени?
– Десять минут одиннадцатого, – ответил я.
– А как погода?
Шторы были раздвинуты. Он сидел вполоборота к окну.
– Дождь.
– Так и думал.
– Правда?
– Мне казалось, что сегодня будет дождь. А тебе – нет?
– Не знаю, может быть.
– Ты не видел моего костюма?
– Он висит в ванной, – ответил я.
– Пора бы мне одеваться.
– Это верно.
– Пять минут. Встретимся внизу через пять минут, ладно?
Я сказал, что ладно, и спустился вниз. Палли с Анной сидели в гостиной, а Хавстейн повязывал галстук перед кухонным зеркалом.
– Хочешь, могу помочь, – предложил я.
– Нет, не надо. Спасибо.
Затянув галстук, он взглянул на себя в зеркало. Потом посмотрел на меня:
– Ты уже решил, что именно будешь петь в церкви?
– Да, – ответил я.
Фарерские похороны – это совсем не то же самое, что похороны в Норвегии, где в церкви даже на передних скамьях мало народу, да, может, есть еще кто на задней, где собираются любопытные пенсионеры, а священник лениво перелистывает парочку рукописных проповедей, так что начинает казаться, будто достаточно лишь упомянуть имя и место жительства усопшего. Сплошные формальности, вроде коллективной конфирмации. Ибо тот, кто верит в Меня, будет жить и после смерти. Пусть земля ему будет пухом, а для нас эта утрата невосполнима. Сказав все, что полагается, и похлопывая по гробу, священник называет покойного, которого никогда и в глаза не видал, по имени, говоря, что тот так любил жизнь, у него было столько друзей, она так много не успела сделать. Никому не ведомо, чего угодно Богу, пути Его неисповедимы, словно римские дороги в час пик. Все равно что гадать на кофейной гуще, зыбкие предсказания которой сбываются лишь иногда.
Если кто-то умирает на Фарерах, не нужно дополнительно отпрашиваться с работы.
Люди приходят на похороны, потому что с каждым умершим численность населения уменьшается. Теперь одного из них ты уже точно не встретишь по дороге домой. Не стало человека, который говорил на одном с тобой языке.
Когда все вошли в церковь, там едва хватало места для псалмов.
На похороны Софии пришло больше трехсот человек. Мне подумалось, что это на двести сорок человек больше, чем тех, с кем она при жизни успела хотя бы парой фраз перекинуться. Жители Саксуна и близлежащих деревень. Приезжие из Гьогва, Мюкинеса и Торсхавна. Друзья семьи. Соседи. Друзья соседей. Односельчане. Раньше мы их никогда не встречали. Большинству даже места в церкви не хватило, и им пришлось заглядывать в окна, стоя на улице под дождем. По пути к передней скамье я заметил Софуса и его родителей, хотел помахать ему, но он сидел, уставившись в пол и теребя в руках куртку.