Где ты теперь?
Шрифт:
Конверт с деньгами.
Содранные костяшки.
Хавстейн все знал, верно? Йорн наверняка рассказал ему об этом, когда они встречались в Торсхавне, иначе и быть не могло.
Но мне никто и словом не обмолвился.
Мэрилин Мэнсон на полную громкость. Я не слышу собственные мысли, только отдельные фразы, вылетающие изо рта у Йорна. Я большими глотками пью пиво и веду себя так, словно у меня есть оправдание.
– Rock is deader than dead, [91] –
91
Рок мертвее мертвых (англ.).
– Поэтому до приезда мы тебя продержали в трюме, а мне пришлось объясняться с Кристофером, рассказывать, что с тобой произошло, чтобы он не заявлял в полицию. Они же на хрен отменили концерт! А ты просто взял и смотался, как только мы приплыли! Звук нам ставил Йорген, а «Культа Битс» вообще отменили выступление, у Кристофера лицо было изуродовано, он не мог петь! Ты в курсе, что мог в тюрьме оказаться? Или в лучшем случае в психушке. Ты в курсе, что у тебя совсем крыша съехала?
– Как у твоего брата? Может, нас бы поместили в одну палату?
– Притормози, понял? – Йорн ткнул меня в грудь указательным пальцем, совсем как в пять минут восьмого.
Но тормоза были сорваны, и мне оставалось только съехать в кювет. Все остальные молчали и делали вид, что не прислушивались к нашему разговору. Казалось, все в баре умолкли, и я подумал, что в настоящий момент ветер развеивает все сказанное и сделанное на протяжении многих лет.
Бармен ставит музыку из «Челюстей», а может, мне просто почудилось, но я встаю и иду в туалет. Я замечаю, что Йорн идет за мной, пытаюсь затеряться в толпе, но попытка смехотворная, он тоже заходит в туалет, я становлюсь к писсуару, расстегиваю ширинку, пытаясь казаться невозмутимым, но не могу выдавить ни капли, механизм отказывается работать. Бармен ставит «Марш Империи» из «Звездных войн» или что-то в этом роде, ухватившись за мою куртку, Йорн оттаскивает меня от писсуара, я подтягиваю штаны, остальные выбегают из туалета, а Йорн прижимает меня к стенке. Перед глазами маячит его указательный палец, но теперь у этого жеста иное значение.
– Ты что, опять смотаться хочешь? – рычит он. – Да ты совсем охренел!
– Мне отлить надо было! Я…
Я отчаянно прокручиваю в голове подходящие фразы, но не нахожу, потому что все идет наперекосяк, мне хочется сказать, что я вообще не помню, что произошло на пароме, что я болен, я болел, но сейчас уже поправляюсь, я вернулся и теперь дела налаживаются. Но сейчас я не уверен, так ли это, я совершенно потерян. Йорн бьет меня в грудь несколько раз, но лишь вполсилы, я оседаю на пол перед ним и бормочу что-то о том, что он неправильно все понял, а потом входят двое охранников и спрашивают, что происходит. Мы качаем головами, и Йорн отвечает «ничего», тем не менее нам никто не верит, нас выталкивают наружу, проводят по коридору и выводят из бара, сажают на ступеньки и советуют освежиться, подышать воздухом, желательно подольше, пару лет.
Полчаса мы сидим молча. Просто сидим рядом, уставившись
Но не расходимся.
Я не улизну.
Ни хрена.
В конце концов я открываю рот первым. Я говорю:
– Жалко, что я не смог прийти на концерт. В Торсхавне. Я не знаю, что случилось.
– Ты исчез.
– Да. Все могут когда-нибудь исчезнуть.
– Но немногим удается исчезать постоянно. Почему ты не позвонил?
– Я вышел из строя.
– То есть?
– Ты видел когда-нибудь Большую Медведицу?
– А почему ты об этом спрашиваешь?
– Раньше я любил лежать на берегу в Йерене и отыскивать созвездия. Большую Медведицу было найти проще всего. Она сама в глаза бросается. Но если продолжаешь вглядываться, то все остальное тоже становится похожим на Большую Медведицу. И как тогда понять, действительно ли ты отыскал настоящую Большую Медведицу?
– Я не понимаю, к чему ты ведешь.
– Твой брат все еще в Дале?
Он покачал головой:
– Нет, теперь он живет дома. С родителями.
– Ему лучше?
– Он сидит и пялится на стенку. Иногда в течение дня он может смотреть на разные стенки. Но, как правило, этим и ограничивается. А что все-таки ты там делал? На Фарерах?
– Отдыхал.
– Долго ты отдыхал.
– Да. Я опоздал на паром.
– Целый год опаздывал?
– Время летит. Это не пустые слова.
– Говорили, ты попал в больницу.
– Нет, скорее, меня отправили на ремонт. На починку.
– То есть?
– А разве это не очевидно?
– Господи, да что с тобой случилось? У тебя же все в порядке, разве нет?
– Со мной ничего не случилось. Я думал, ты знал.
– Но почему ты мне не звонил? Целый год? Захотел бы – и я бы в гости к тебе приехал. Я бы помог, если бы знал что-нибудь.
– Я почти ничего не помню. Про тот паром. И про первые дни там. Помню только, как сначала лежал под дождем на дороге, а потом пошел против ветра. Нужно всегда идти навстречу ветру, а иначе тебя унесет в море. Потом я встретил Хавстейна.
– Ага. Постой-ка, ведь я встречался с ним в Торсхавне. Он еще сказал, чтобы мы не ждали тебя и уезжали. Что ты приедешь, как только сможешь. Он психиатр, верно?
– Верно.
– Так ты лежал там в больнице?
– В каком-то смысле. Но сам я этого не понимал.
– Почему?
– Я пытался спрятаться. А это было запрещено. Ты был на островах Карибского бассейна?
– Нет. А почему ты спрашиваешь?
– Просто так. Просто интересно. Я бы съездил туда.
– Счастливого пути. Немного погодя я звонил несколько раз твоим родителям, просто узнать, не вернулся ли ты. Они не очень много рассказывали.
– Не нужна мне никакая поддержка, – сказал я.
– Друзья тебе тоже не нужны?
Я не ответил. А он эту тему не продолжал. Мы немного помолчали, и Йорн заговорил о другом.
– Хорошее было время, – тихо сказал он, – я пару месяцев назад прочитал статью про База Олдрина. Там написано было, что перед полетом «Аполлона-11» очень тщательно проверяли, хватит ли Олдрину психической устойчивости, потому что он мог сам захотеть ступить на Луну первым и оттолкнуть Армстронга в самый решающий момент.