Где вера и любовь не продаются. Мемуары генерала Беляева
Шрифт:
– Что такое? Как?
– А вот как: в настоящем Backlund, в прошедшем Buck [58] , а в остальном…
– Ну, погоди, я тоже подыщу рифму на твою фамилию.
– Господа янаралы, будет вам клевать друг другу очи. Вот мы уже в парке…
– По местам! С передков! Еще раз спасибо вам, дорогие! Выдать всему расчету по фунту ситного.
58
Buck (англ.) – самец оленя, зайца.
– Р-р-р-рады
– На самом деле, что с ним такое? Слыхал, как он хлопнул дверью, когда вошел в комнату?
– Швед он был, шведом и остался. Никак не приведешь его в христианство. Сваливает на лошадь, а сам взбесился…
Перед ужином он все-таки немного успокоился.
– О, черт! Возьми всех и всякого! Понимаешь, отец ни за что не хочет, чтоб я на ней женился.
– Почему?
– Она русская – староверка… Бедный Яльмар!
– Выходит, ты прав. Видно, и на него беда пришла. С отцом ему не справиться. Он, пожалуй, и до сих пор держит для него розгу за зеркалом.
– У каждого свое горе!
– А у тебя-то что?
– Ах, милый! Разве ты меня поймешь?!
– А что?
– Да у меня двойня!.. C’est afreux [59] … – Рооп знал два или три слова по-французски и умело пускал их в оборот.
– У кого? У твоей невесты?
– Да нет, у той, другой.
– Ну послушай! Ведь это же свинство… Какой же ты жених после этого? Я и не подозревал, что ты такое животное…
59
О, это страшно… (франц.).
– Ах, милый, но ведь я же не могу… Моя невеста меня понимает. Сразу я жениться не могу, придется еще подождать год или два. Но ведь не могу же я обойтись без женщины…
За дверью стук:
– Можно?
– Ах, Николай Петрович! Какими судьбами?
– Зашел покончить со строительным комитетом… Кондрашов в канцелярии? Я к нему. А что вы поделываете?
– Да вот тут все меня бросают. Заделались женихами!
– А ты что же зеваешь?
– Не слушай его, Николай Петрович, – он тоже жених!
– А, это интересно. На ком же, если не секрет?
– Да у него целых три!
– Ну тогда надо бросать их всех и искать четвертую. Я немного тороплюсь закончить все перед отпуском, да мимоходом заеду на Дудергоф…
– Вот счастливец, – бормочет Рооп, когда за Демидовым затворяется дверь. – Видал ты его Екатерину Александровну?
…По Гатчинскому шоссе вытянулись оба артиллерийских училища. За последним орудием – наша батарея, включенная в состав бригады, приданная на маневр гвардейским стрелкам.
Впереди, как всегда на походе, мы трое. Баклунд все еще не в духе. Рооп предвкушает радостную встречу с невестой… «Она очень яркая блондинка с темными бровями… Ей нравятся мои крошечные бачки. А ты заметил, мой Шейка тоже отпустил себе такие же, только они у него рыжие. – Это почему? – спрашиваю. – А мы, – говорит, – завсегда берем с наших офицеров. У вас такие же, и у штабс-капитана, и у поручика Баклунда. Теперь, почитай, все наши позапущают такие».
– Вот шарлатаны! Пожалуй, тоже понацепят себе шпоры с цепочками.
– Ничего не поделаешь, милый, – мода! Мода сверху идет. А ты о чем задумался?
– Нельзя так горячиться, – говорит Баклунд. – За один выезд сломал четыре дышла.
– Положим, только два… Другие два только треснули, так мы их схватили обоймами. А те сразу же заменили запасными.
– Ну вот, вернемся завтра домой, как только слезем с коней, загнем тебе салазки.
– Ну да, и с проявлением личности, – поддакивает Яльмар. Он уже повеселел.
– Но зато какой великолепный был выезд, – оправдываюсь я. – Влетели враз на позицию и моментально открыли огонь им во фланг, раньше, чем даже пехота. Любо-дорого было смотреть!
– И оглушили командира Семеновского полка Лангофа. Он мне жаловался: до сих пор звенит в ушах!
– Сам виноват, чего он лезет перед дула?
– Все равно тебе салазок не миновать!
На биваке нас приглашают офицеры Константиновского училища. Встречные юнкера радостно улыбаются – их очаровала наша лихость в строю и задушевная простота вне службы. Теперь к нам записываются только фельдфебели и лучшие по успехам!
В огромном шатре собрания, окруженный своими офицерами, сидит наш старый «Шнапс» – ныне генерал Чернявский – начальник училища. Кругом все знакомые лица офицеров, которых он перетащил за собою из Михайловского: мой отделенный Зворыкин, Чернев, Похвиснев, Деревицкий, мой товарищ Шелковников – мы здесь свои.
В то время как «Михайлоны» все время сохраняют свой удивительный тон и выдержку, здесь «Костопупы», несколько более простоватые, поражают своей дружеской спайкой, которую сумел им привить их «бог», восседающий на Олимпе в центре собрания, в облаках табачного дыма.
– А, Беляев! Славные у тебя офицеры!.. Да и боевой расчет хоть куда.
Утром, чем свет, загорается перестрелка. Против нас вся 2-я дивизия и с ней 2-я бригада. Маневр разыгрывается на равнине, окруженной холмами. Мы врезаемся в неприятельское расположение, снимаемся с передков и, забывая все на свете, сыплем беглым огнем по густым цепям, – наступающим на нас «по старинке», в открытую… В самую критическую минуту с левого фланга раздаются бодрящие душу звуки «Пьяного марша» – это Императорские стрелки с громовым «ура» обрушиваются на фланг противника, уже готового ворваться на нашу батарею.
На холме напротив, под флагом главного посредника, слышится сигнал: «Соберитесь, соберитесь, соберитесь». Скачу туда и я…
– Беляев, слыхали?
– Что такое?
– Во взводе вашего брата вследствие несчастного случая убит солдат.
Боже мой! Какой удар для родителей, для невесты убитого! Бедный мой Володя!
Как только мы поставили орудия в парк [60] , едва переодевшись, лечу в Дудергоф, где он снял дачу с молодой женой [61] .
60
Парк – речь идет об артиллерийском парке, являющемся соединением определенного числа орудий и артиллерийского обоза для действий в поле или осады крепости.
61
Жена Владимира Тимофеевича Беляева – Елизавета Андреевна, урожд. Мусселиус (10.09.1880–1918).