Гэбриэль Конрой (др. перевод)
Шрифт:
— Слаще вашего старого винограда я не едал, отец мой, — сказал Артур, когда они проходили тенистой маслиновой аллеей.
— Да, да. А индейцы, те вообще его не возделывали. Собирали в диком виде, да и то лишь для того, чтобы изготовлять краску из кожуры. Мешают ее с какой-то кислотой, состав которой хранят в тайне, и натираются, чтобы сделать свою медно-красную кожу еще краснее. Ты не слушаешь меня, дон Артуро, а зря; твоя таинственная клиентка, донна Долорес, как раз такого медно-красного цвета.
Так, развлекая веселой беседой своего спутника и указывая ему на разные любопытные мелочи — на перегруженные плодами ветви престарелой смоковницы, на трещину в глинобитной стене храма, оставшуюся от последнего землетрясения, — отец Фелипе с характерной церемонной учтивостью вел его по древнему саду миссии. Постепенно взаимное доверие и дружеская близость собеседников были восстановлены, и, когда отец Фелипе ненадолго отлучился, чтобы сделать
Оставшись один, Артур повернул назад, к распахнутому алтарному входу в храм. Он постоял у входа, потом, повинуясь внезапному желанию, вошел внутрь. Старая церковь, как и все прочее в Сан-Антонио, не претерпела за последние сто лет никаких перемен; во внутреннем убранстве храма не было, пожалуй, ничего такого, чего Артур не видел бы уже в других миссиях. Древние стропила были с варварской пышностью покрашены в красный и коричневый цвет; устрашающие восковые фигуры святых недвижно и беспомощно взирали стеклянными глазами из своих ниш; дева Мария в длинном белом одеянии и шелковых шлепанцах держала на руках младенца Иисуса, запеленатого в отделанную галуном коленкоровую тряпку; была здесь и Мария Магдалина в традиционном уборе испанской аристократки XVIII века. На стенах висели в полагающемся количестве дурно написанные картины. Покровитель городка, изображенный во весь рост, был нарисован столь дряхлым и отвратительным на вид, что, конечно, ни одна уважающая себя женщина даже не подумала бы его совращать; а если бы нашлась такая, это явилось бы чудом еще более поразительным, чем воля святого к сопротивлению. На других картинах были изображены истязания мучеников и Страшный суд с тщательно выписанными устрашающими деталями.
Но одна картина, висевшая под самым нефом, приковала к себе взор Артура. Это было расцвеченное фантазией художника изображение Хуниперо Серра, проповедующего святое слово дикарям. Должен сознаться, что внимание молодого человека привлек не героический и добродетельный миссионер и не сентиментальный сюжет картины; он глядел на грациозную полунагую девушку-индианку, в покаянном, по-детски трогательном порыве склонившуюся у ног отца Хуниперо Серра. Во взгляде этой девушки было столько мольбы о прощении, а греховность так не вязалась с поэтическим обликом этого невинного и беспомощного существа, что Артур почувствовал, как сердце заколотилось у него в груди. Быстро отвернувшись, он стал рассматривать другие картины; но взгляд молодой индианки не давал ему покоя, словно преследовал его. Я, кажется, уже предупреждал читателя, что затронуть душу Артура было нелегко. Хоть он и был наделен от природы впечатлительностью и поэтическим воображением, ни атмосфера храма, ни самый замысел картины не оказали на него ни малейшего действия. И все же — полумашинально — он опустился на скамью, положил руки на дубовые перила и склонил на них голову. В эту минуту пухлая рука легла ему на плечо.
Артур резко обернулся; встретив сострадательный взгляд священника, он был в одно и то же время растроган и раздосадован.
— Не сердись, дитя мое, — ласково сказал отец Фелипе. — Я, должно быть, прервал твои мысли.
Несколько более резко, чем обычно в беседе со священником, Артур пояснил, что задумался о сложном юридическом казусе.
— Ах, вот что! — тихо откликнулся священник. — А почему же у тебя на глазах слезы, дон Артуро? Нет, здесь что-то другое! — добавил он про себя, взяв молодого человека под руку и медленно ведя его к выходу из храма в сад, озаренный солнцем.
Глава 5
В которой донна Мария производит должное впечатление
Ранчо Преблаженного Рыбаря глядело прямо в море, как то и полагалось ему. Если покойный владелец ранчо обнаружил подлинное религиозное рвение, выбирая место для постройки дома, то его прелестная вдова проявила не менее глубокий здравый смысл в совершенствовании своего обиталища и внесла в первоначальный план много непредусмотренных практических улучшений. Суровый абрис замкнутого в глухой ограде низкого квадратного строения из необожженного кирпича был смягчен и приукрашен женской фантазией. Черепичная крыша как бы вытянулась вперед к фасаду, чтобы прикрыть обширную веранду, опирающуюся на увитые диким виноградом колонны, а коридор с креслами для отдыха, наперекор всем испанским обычаям, был преобразован во внешнюю галерею. Внутренний дворик был уничтожен совсем. Чтобы ослабить сумрачное впечатление от тяжеловесной мексиканской архитектуры, на помощь были призваны веселые французские ситцы, изящные кружевные тюли, яркие цветные драпировки. Веранда была уставлена бамбуковыми креслами и кушетками — новинками из Китая; полосатый венецианский тент приглушал сверкание моря. При всем том донна Мария, вынужденная считаться с общественным мнением, которое неодобрительно взирало на все эти новшества и даже склонно было рассматривать их как прямое нарушение вдовьего траура, не рисковала
Миссис Сепульвида была все утро дома — ждала гостя. Она лежала в манильском гамаке, привешенном к деревянным стойкам веранды; лицо ее, скрытое за сеткой гамака, можно было разглядеть лишь наполовину; в другом конце гамака виднелся кончик крохотного ботинка. Не нужно думать, что донна Мария намеревалась принять своего гостя, лежа в гамаке, — ничего подобного; она приказала слугам известить ее в ту же секунду, как только незнакомый caballero покажется на дороге, ведущей к дому. Не скрою от читателя, что донна Мария, вопреки совету, данному Артуром, успела рассказать во всех подробностях происшествие у Соснового мыса не только своим близким подругам, но также и всем домочадцам. Ранняя стадия женского интереса к представителю мужского пола характеризуется чрезвычайной болтливостью. Лишь позже, когда женщина начинает понимать, что увлечение ее серьезно, она делается скрытной и молчаливой. Сейчас, на второй день после приключений, донна Мария готова была простодушно повествовать о своем герое всем и каждому.
Не помню, описал ли я внешность донны Марии. Если нет, то лучшей возможности мне, пожалуй, не представится. В гамаке она выглядела совсем миниатюрной; движение часто преувеличивает истинный рост женщин; лежа, они кажутся нам меньше. Довольно густые каштановые волосы донны Марии были уложены не самым лучшим образом, в пансионе, пятнадцать лет тому назад, ее приучили гладко причесывать виски. Взгляд карих глаз был приятным; красноватость век могла быть объяснена ее недавним горем и даже в каком-то смысле подобала ее вдовьему положению. В уголках маленького рта залегло по-детски капризное выражение. Следует еще сказать о ровных белых зубках и о переменчивом цвете лица, который мгновенно сообщал как о состоянии духа ее, так и тела. На вид ей было под тридцать, и внешность ее была той безошибочно определяемой внешностью замужней дамы, которой, увы, даже самые любящие и заботливые мужья так быстро наделяют женщину, избранную ими, чтобы холить и нежить до конца ее дней. Личный вклад покойного дона Хосе Сепульвида, обозначенный не менее четко, чем клеймо на принадлежащем ему скоте, легко было различить в тонких линиях, которые шли от ноздрей молодой женщины до самых уголков рта, в запрятанной в них раздражительности или грусти. Прочитавший эти знаки, наверно, сумел бы рассказать о страсти покойного Сепульвида к медвежьей охоте и к бою быков, а также и о склонности его к некоей сеньоре Икс из Сан-Франциско, склонности, ослабить которую не могли ни отдаленность Сан-Антонио, ни бдительность донны Марии.
Когда через час Пепе явился к своей госпоже, чтобы передать ей визитную карточку Артура Пуанзета и просьбу принять его по делу, донна Мария была несколько разочарована. Если бы он, миновав всех ее слуг, стремительно вбежал на веранду и внезапно предстал перед нею, принося извинения за свою дерзость, это как-то больше пошло бы ему, как герою, да и ближе было бы к общему тону ее мечтаний. Обиженно вздохнув и приказав Пепе привести джентльмена в гостиную, донна Мария грациозно соскользнула со своего гамака и направилась в спальню. «Он соблюдает светские правила так же строго, как если бы дон Хосе был жив», — подумала она, разглядывая себя в зеркале.
Когда Артур Пуанзет вошел в пустую гостиную, настроение его было далеко не благодушным. На лицах глазевших на него вакеро и в бросаемых исподтишка любопытствующих взглядах женской прислуги дома он прочел, что его вчерашнее приключение известно всем. Избалованный лестным вниманием женщин, Артур вдруг вообразил, что передача дел его клиентки в руки миссис Сепульвида была не чем иным, как заговором, вдохновленным отцом Фелипе для лучшего уловления его в брачные сети. Досада и раздражение Артура, вызванные вчерашними советами священника, еще не улеглись; боясь больше всего на свете прослыть человеком, поддающимся чужому влиянию, он решил ограничить предстоящую беседу строго деловыми рамками и настолько увлекся этой мыслью, что, кажется, даже готов был пренебречь обязательными правилами учтивости. Настроение его нисколько не улучшилось, когда миссис Сепульвида, уже позабывшая о своем недавнем разочаровании, легко и непринужденно вошла в комнату, в несколько церемонной полуиспанской манере осведомилась о состоянии его здоровья и, ничем более не напоминая о связавшем их происшествии, пригласила его садиться. Сама она опустилась в кресло по другую сторону стола, показывая всем своим видом любезную, хоть и несколько небрежную готовность выслушать то, что он намерен ей сказать.