Геенна огненная
Шрифт:
Позже, в замке Тиффог, снова проявилась склонность именно к этому виду казни.
Не следует забывать к тому же, что ему была свойственна дьявольская гордыня. Именно она принудила его заявить во время процесса над ним: «Я родился под особой звездой, никто на свете не мог и не сможет никогда повторить мой путь».
Маркиз де Сад по сравнению с ним всего лишь скромный буржуа, жалкий фантазер!
— Как трудно быть святым, — усмехнулся де Герми, — того и гляди впадешь в сатанизм. Либо одна крайность, либо другая. Отвращение к беспомощности, ненависть к заурядности —
— Возможно. Стремиться преступлениями обрести то, что святой получает за свою добродетель! В этом весь Жиль де Рэ.
— Как бы то ни было, об этом очень трудно судить.
— Очевидно, что Сатана в средние века был страшен, тому есть много документальных свидетельств.
— А в наше время? — спросил де Герми, вставая.
— Что значит в наше время?
— Разве в наши дни сатанизм не свирепствует? И многие ниточки уходят в средние века.
— Неужели ты веришь, что и сейчас вызывают дьявола и справляют черные мессы?
— Да.
— Ты в этом уверен?
— Абсолютно.
— Поразительно. Но, черт возьми, надеюсь, ты понимаешь, старина, что, если бы я увидел что-нибудь подобное, это здорово помогло бы мне в моей работе! Нет, без шуток, у тебя есть фактические доказательства того, что существует чернокнижие?
— Да, но мы поговорим об этом в другой раз. Сейчас я спешу. Не забудь, завтра вечером мы обедаем у Карекса. Я зайду за тобой. До свидания, и подумай на досуге о том, как ты охарактеризовал только что колдунов: «Если бы они присоединились к Церкви, то потребовали бы себе титул кардинала или папы». Тебе будет полезно поразмыслить о том, во что превратилось духовенство в наше время.
Корни современного дьяволизма именно в этом. Приверженность Сатане порождается священниками-еретиками.
— Но чего добиваются такие священники?
— Всего, — коротко ответил де Герми.
— Жиль де Рэ просил у дьявола «Знаний, Власти, Богатства», всего того, что постоянно не хватает человечеству. Свой договор с дьяволом он подписал кровью!
V
— Входите же скорей, вы, должно быть, замерзли, — воскликнула мадам Карекс. И, увидев, что Дюрталь извлекает обернутые в бумагу бутылки, а де Герми выкладывает на стол аккуратно перевязанные свертки, добавила: — Ну зачем вы тратитесь! В конце концов мы поссоримся из-за этого!
— Но нам это доставляет удовольствие! А где ваш муж?
— Он наверху. С самого утра он еще не спускался.
— Сегодня чертовски холодно, — сказал Дюрталь. — На башне, должно быть, не очень-то уютно в такую погоду.
— Да, но он обычно брюзжит не из-за себя, а из-за колоколов. Но снимайте же пальто!
Скинув верхнюю одежду, они подошли к печке.
— Здесь довольно холодно, — заметила мадам Карекс, — чтобы обогреть это помещение, нужно день и ночь поддерживать огонь.
— Купите голландскую печь.
— Что вы, тогда мы задохнемся!
— К тому же, — вступил в разговор де Герми, — здесь нет дымохода. Эта труба, протянутая к окну, для тяги… кстати, Дюрталь,
Подумай, инженера оскорбляет любой предмет, который не имеет омерзительных отталкивающих форм. Он считает так: «Вы хотите находиться в тепле, что ж, будет вам тепло, но не более. Никаких дополнительных благ! Побольше дров, чем громче их потрескивание, чем сильнее гудит печь, тем жарче и уютнее. Польза и только польза. А как же причудливые гладиолусы, расцветающие на тлеющих углях костров?»
— Но разве не поэтическому чувству мы обязаны тем, что можем видеть огонь? — спросила мадам Карекс.
— Уж лучше бы мы его не видели! Пламя, отгороженное слюдяным окошком, запертое в тюрьму, — что может быть печальнее! То ли дело хворост, тонкие прутья, ароматные, золотящие стены комнаты в загородном доме! У современного быта свои правила. Роскошь, доступная любому бедняку, недоступна обитателю Парижа, не имеющему больших доходов.
В комнату вошел звонарь. Его усы топорщились, на них налипли белые шарики, на нем были вязаный шлем, кожаное теплое пальто, меховые рукавицы, башмаки на толстой подошве, и он сильно смахивал на самоеда, спустившегося с Северного полюса.
— Не подаю вам руки, так как я перепачкан жиром и маслом, — проговорил он. — Ну и погодка! Представьте, с раннего утра я смазываю колокола и все-таки не могу быть за них спокоен.
— Почему?
— Как это почему? Разве вы не знаете, что мороз губит колокола, металл дает трещины и может расколоться. В по-настоящему холодные зимы, которых, славу Богу, теперь не бывает, колокола болеют, как и люди.
— Ты приготовила горячую воду? — обратился он к жене и прошел в другую комнату, чтобы умыться.
— Может быть, мы поможем вам накрыть на стол? — предложил де Герми.
Но мадам Карекс поспешила отказаться:
— Нет, нет, садитесь, все уже готово.
— Ну и благоухание, — воскликнул Дюрталь, вдыхая запах сельдерея и других овощей, запеченных в горшочке.
— К столу! — провозгласил Карекс. Он смыл с себя грязь и переоделся в чистую рубашку.
Они уселись за стол, раскаленная печка тихо потрескивала. Дюрталь почувствовал внезапное облегчение, его зябкая душа окунулась в теплые волны. Он у Карексов, вдали от Парижа, вдали от своего века!
В этом скромном жилище царила сердечность. Все ему нравилось и наполняло его нежностью: приборы, чистые стаканы, свежее сливочное масло, графин с сидром. На скатерть падал серебристый, с полустершейся позолотой свет от лампы.
«В следующий раз я обязательно куплю в английской лавке того апельсинового мармелада», — подумал Дюрталь. У него была договоренность с де Герми, что они поставляют часть провизии для обедов у Карекса.
Обычно Карекс ел жаркое, салат и запивал обед сидром. Чтобы не вводить его в дополнительные расходы, они приносили вино, кофе, водку, что-нибудь к десерту и старались, чтобы их покупки уравновесили затраты на мясо и другие продукты, которых Карексам одним хватило бы на несколько дней.