Геенна огненная
Шрифт:
Видите, я все о себе да о себе. Разве можно догадаться, что, выводя эти строчки, я думала только о вас?»
«Ну, это еще куда ни шло». Дюрталь рассматривал сильно разбавленные бледно-зеленые, словно мирта, чернила и ковырнул ногтем присохшую к сгибам письма рисовую пудру с запахом гелиотропа. «Все это, по меньшей мере, забавно. Она, наверное, блондинка, — подумал он, присматриваясь к пудре. — Брюнетки предпочитают более резкие тона. Да, вот с этого момента и началась путаница. Не знаю, что на меня нашло, но я настрочил ей эмоциональное, хотя и несколько вычурное послание. Я был взбудоражен, подлил масла в огонь — и вот результат»:
«Что делать? Я не хочу видеть
Боюсь, что мое молчание погубит нас обоих».
Последовал пламенный ответ, и вот наконец последнее письмо, которое принесла горничная:
«Ах! если бы не мой панический страх — признайтесь, что и вы ему подвержены — я бы примчалась к вам! Нет, до вас не доносятся долгие беседы, которыми моя душа осаждает вашу. Знаете, иногда в моей грустной жизни случались минуты, когда мне казалось, что я теряю рассудок. Судите сами. Всю ночь я звала вас и плакала от беспомощности и разочарования. Утром ко мне в спальню зашел мой муж. Глаза мои покраснели и опухли, и вдруг я стала смеяться как безумная и, когда обрела способность говорить, спросила его: „Что вы подумаете о женщине, которая на вопрос о том, чем она занимается, ответит: „Я домашняя суккуба“?“ — „Моя дорогая, — сказал мне муж, — вы нездоровы!“ — „И в гораздо большей степени, чем вам кажется“, — парировала я. Но к чему описывать вам, дорогой мой страдалец, состояние, которое вам и так хорошо известно. Ваше письмо не могло оставить меня равнодушной, хотя та резкость, с которой вы пишете о себе, о своей боли, отзывается прежде всего в моем теле, а только потом находит отклик в душе. Но ведь то, о чем мы мечтаем, возможно! Или нет?
Одно слово, всего только одно слово из ваших уст! Никто не прочтет ваших писем, кроме меня».
«Это уже серьезно, — заключил Дюрталь, складывая письмо. — Эта женщина замужем за человеком, который, судя по всему, меня знает. Этого только не хватало! Но кто бы это мог быть?» Он тщетно рылся в памяти, перебирая дома, которые он когда-то посещал. Ни одна женщина, способная адресовать ему подобные признания, не приходила ему на память. «А тот общий друг? Но у меня только один друг, де Герми. Нужно порасспросить его, у кого он бывал в последнее время. Но ведь он врач, и у него бездна знакомств. И потом, как я объясню ему причину своего любопытства? Рассказать ему обо всем? Но он только посмеется надо мной и постарается разрушить все иллюзии».
Дюрталь был крайне раздражен. С ним происходило что-то непонятное. Образ незнакомки преследовал его. Он, давным-давно отказавшийся от физической близости, привыкший гнать ободранное стадо своих греховных помыслов из хлева, где они зарождались, на бойню под не знающий промаха нож мясников, внезапно поверил, наперекор опыту, в обход здравого смысла, что с этой женщиной, письма которой выдавали страстность натуры, он испытает восторг обновления. В своем воображении он видел ее, светловолосую, с упругим
Всю неделю он провел в полном одиночестве, погруженный в грезы. Он не мог работать, книги падали у него из рук, так как на каждой странице неизбежно проступал ее образ.
Ему хотелось отогнать от себя это видение, он представлял себе незнакомку во всей неприглядности телесных недугов, пытался вызвать омерзительные непристойные галлюцинации, но все эти ухищрения, удававшиеся ему в былые времена, когда он хотел обладать женщиной, не принадлежащей ему, в этот раз ни к чему не привели. Незнакомка просто не могла рыскать по городу в поисках какой-нибудь ткани или белья. Она рисовалась ему страдающей, томимой желанием, она окидывала его взглядом, прикосновения ее тонких рук будоражили его.
В это трудно было поверить. Его душа была уже на подступах к празднику Всех Святых, да и тела коснулось дыхание ноября, и вдруг его опалил жар знойного лета. Обрюзгший, утомленный, он жил спокойно, не испытывал никаких сильных желаний, целыми месяцами не вспоминал о том, что вокруг бурлит мир, и неожиданно воспрянул, подстегиваемый загадочными, странными письмами.
— Все, хватит, — воскликнул он и стукнул кулаком по столу.
Он нахлобучил шляпу и вышел, громко хлопнув дверью.
«Пора покончить с этим и успокоиться!» Быстрым шагом он направился к знакомой проститутке, жившей в Латинском квартале.
«Я слишком долго вел праведный образ жизни и поэтому слегка спятил», — бормотал он на ходу.
Он застал проститутку дома. Все было из рук вон плохо. Она была довольно красивой брюнеткой. Но вся ее привлекательность исчезла, как только глаза ее загорелись плотоядным огнем и она оскалила в улыбке острые хищные зубы.
Она была высокой, сильной, парализовывала способность мыслить, дышать, ее поцелуи действовали разрушительно.
Она принялась упрекать его за то, что он долго не появлялся, осыпала ласками, поцелуями. Ему стало грустно, он задыхался от невозможности ответить на ее пыл. В конце концов он рухнул на ложе, взвинченный, готовый кричать от отчаяния, и претерпел до конца всю пытку надрывных вымученных усилий исчерпать свое вожделение.
Никогда еще он не чувствовал себя таким обессиленным. Он ушел, переполненный отвращением и ненавистью к своему телу. Он брел наугад по улицам, и незнакомка повсюду следовала за ним, еще более соблазнительная, чем прежде.
«Кажется, я начинаю понимать, что испытывают люди, которых преследуют демоны в женском обличье. Что ж, не прибегнуть ли к брому в качестве формы экзорсизма? Нужно выпить на ночь несколько капель разведенного бромистого калия, это приведет меня в чувство». Но он отдавал себе отчет в том, что бунт его плоти был вторичен, что это всего лишь следствие необычного душевного состояния.
Да, взыгравшая чувственность, инстинкт воспроизводства — все это не главное. Стремление пробиться к чему-то неотчетливому, потустороннему обычно заставляло его обращаться к искусству, но теперь желание отряхнуть от своих ног прах обыденности, земных забот нашло свое воплощение в образе женщины. «Все дело в этих проклятых изысканиях, в том, что мои мысли постоянно заняты чертовщиной, таинственными культами, они повергли меня в это состояние», — решил он. И был по-своему прав, так как упорный труд, которому он предавался, усилия проникнуть в тайны мистицизма, к которым никто не прикасался до сих пор, толкали его смятенную душу на поиски иной реальности, к новым наслаждениям и горестям.