Генерал армии Черняховский
Шрифт:
Вокруг ночная темень. Рядом разговаривали немцы. «Почему меня не поднимают, не допрашивают?» Позади кто-то работал лопатой. «Может, приняли за убитого и хотят закопать?» Вслушался: опять звон лопаты о проволоку, натужливое пыхтение. Догадался: «Да, фашисты считают меня убитым. Они по ту сторону проволочного заграждения. Я — по эту. Подкапываются под проволоку, чтобы втащить меня к себе…
Вскочить бы сейчас и бежать! Но если у меня перебиты ноги? Недалеко от себя увидел свой пистолет. Я его выронил, когда упал. Постарался вспомнить, сколько раз из него выстрелил: в Витебске
Пока размышлял, к ногам уже подкопались. Пробовали тащить — не получилось. Я лежал вдоль проволоки и, когда потянули за ноги, зацепился одеждой за колючки. Гитлеровцы просунули лопату с длинным черенком и, толкая в спину, пытались отцепить от колючек и повернуть так, чтобы тело свободно прошло в подкоп.
Ждать дальше нельзя. Надо бежать. Но целы ли ноги? Вскочил! Ноги держат! Кинулся бежать.
У немцев — минутное замешательство: мертвец побежал! Потом они опомнились, открыли торопливую пальбу. А я бежал, падал, кидался из стороны в сторону. Надо мной взвивались ракеты. Полосовали темень трассирующие пули.
Добежал до кустов. Пополз параллельно линии фронта. Неприятельский огонь по-прежнему перемещался в направлении наших позиций. Значит, потеряли из вида, считают, что я бегу к своим напрямую.
С нашей стороны ударила артиллерия — это было очень кстати. Только непонятно, почему она откликнулась так быстро на всю эту кутерьму. Случайное стечение обстоятельств?..
На пути небольшая речушка. У меня еще хватило сил выползти на другой берег, но тут я опять потерял сознание. Кроме предельной усталости сказывалась и потеря крови.
Очнулся от толчка. Меня перевернули на спину и, видимо, рассматривали. Кто-то сказал с досадой:
— Фриц, зараза!
Неласковые эти слова прозвучали для меня сладчайшей музыкой. Смог только выдохнуть:
— Не фриц я, братцы!
— Ты смотри, по-русски разговаривает! — удивился человек, назвавший меня фрицем. — Ну-ка, хлопцы, бери его!
Вскоре я оказался в блиндаже усатого командира полка, совершенно незнакомого. Едва перебинтовали голову, я оторвал от куртки воротник и попросил срочно доставить этот лоскут в штаб фронта — в разведывательное управление.
А там, как узнал позже, все были в тревожном ожидании. Николай Маркович успел сообщить по радио о столкновении с немецким патрулем и удачном бегстве от преследователей. Командующий фронтом приказал в полках первого эшелона на этом направлении держать наготове разведчиков и артиллерию, чтобы в том месте, где гитлеровцы проявят сильное беспокойство, наша артиллерия немедленно произвела бы огневой налет по их передовым позициям, а группа разведчиков вышла в нейтральную зону. Одна из таких групп и подобрала меня.
Теперь я сидел в теплом блиндаже, смотрел и не мог насмотреться на дорогие русские лица. Казалось, не видел их целую вечность.
— Какая у меня рана? — спросил фельдшера, бинтовавшего голову.
Фельдшер замялся, но, видно, посчитал неприличным врать:
— Надо поскорее вас в госпиталь. Ранение в голову всегда опасно.
Усатый командир
Прощаясь, подполковник дал флягу, шепнул:
— Ты крови много потерял, подбодрись, принимай помаленьку.
Повозка катила легко и плавно. И так же легко было на душе. «Все же выбрался. И поручение командующего выполнил». Отвинтил крышку фляги и хлебнул на радостях несколько глотков. «Мама в эту ночь, наверное, спокойно спала. Она даже не подозревала, как близко я был от гибели и каким чудом спасся». Выпил еще несколько глотков — за нее.
В расположении своих войск все было прекрасно, даже холодный ветер казался ласковым. Вспомнил предупреждение усатого командира полка: не раз приложился к фляге и прислушался к самому себе. Нет, силы не уходят. Наоборот, будоражило веселое, возбуждение. «К немцам в плен не попал. Избежал пыток и смерти. Очень повезло!» Хотелось петь, и я запел песенку, которую услышал в новом кинофильме:
Шаланды, полные кефали,
В Одессу Костя приводил…
В госпитале хирург, уже поджидавший раненого разведчика сказал обнадеживающе:
— Ну, раз поет, все будет хорошо.
Мне очень хотелось поговорить и с хирургом, и с сестричками, которые почему-то хихикали в свои марлевые маски.
— Лежите спокойно, потом поговорим, — обещала одна из них.
— Ну и веселый раненый! — сказала другая. — У нас таких еще не было.
— Это точно, — согласился я. — А вы знаете, почему я в немецкой форме? Вы не думайте, я не фриц.
— Все мы знаем, лежите, пожалуйста, спокойно, а то свяжем вас, — пригрозил хирург.
Я засмеялся. Мне казалось очень смешным, что будут связывать свои, да к тому же такие хорошенькие девушки.
— Связывайте! — великодушно разрешил я, и в тот же миг нестерпимая боль обожгла голову. Я застонал: — Ммм, ну это, ни к чему, доктор! Все шло так хорошо…
— Терпи, дорогой, и радуйся: кажется, мозги тебе не задело. Твердолобый ты, пуля срикошетила.
— Значит, еще поживем?
Я закрыл глаза и, будто покачиваясь в теплой детской люльке, стал засыпать…
После операции меня поместили в отдельную маленькую брезентовую палатку. Она была обтянута изнутри слоем белой ткани, обогревалась железной печуркой.
Я понимал, что такое внимание не случайно. Наверное, об этом позаботился сам командующий фронтом. Только вот никто не навестил, не поздравил с удачным возвращением. Из-за этого появилась обида. Она точила как червь, причиняя боль, гораздо большую, чем рана в голове. Стал утешать себя: ведь знаю только я о том, как проник в город, занятый противником, убил патрулей и ушел от преследования, раздевался догола на ледяном ветру, снимал часового, как, раненный, чуть не попал к фашистам. Официально это выглядит по-другому: разведчик получил приказ доставить ценные сведения, задачу выполнил, в ходе выполнения ранен. Вот и все. Перед наступлением у командования работы много, некогда вести душеспасительные беседы с раненым. Лежишь в отдельной палате, лечат, кормят, чего тебе еще надо?