Генерал Деникин
Шрифт:
30 марта 1941 года
Вчера мы съели последнюю коробочку сардинок, а масло из нее сберегли, чтобы заправить сегодняшнюю чечевицу. К великому возмущению кота Васьки, который всю свою жизнь считал своей кошачьей привилегией вылизывать сардиночные коробки. Бедный наш старичок научился есть серые кисловатые макароны, но при этом всегда смотрит на нас с укором… Хуже всего наше дело со штанами: не успела я вовремя мужу купить. Последние снашиваются, а пиджаков хватит.
30 мая 1941 года
Здесь живем среди маленьких людей – рабочих, крестьян, обывателей. Одиночество вдвоем. Моя болезнь приковывает меня неделями к кровати. Все друзья,
Ксения Васильевна была очень полезна в Мимизане, потому что на всю округу была едва ли не единственной, владеющей немецким языком, говорить на котором ее научили еще в детстве родители. К ней ходоками шел народ, чтобы она выяснила то одно, то другое с оккупационными властями. Уважала Деникиных и местная «знать»: врач, аптекарь, кюре. Они слушали лондонское радио и делились новостями.
22 июня 1941 года немецкие войска обрушились на СССР, и в этот же день во Франции началась гестаповская «чистка» русских эмигрантов. В Париже этих «неблагонадежных» начали хватать с утра, а в провинции за них взялись на неделю раньше. Тут брали русских независимо от пола до пятидесятилетнего возраста.
15 июня около дома, где жили Деникины, затормозил грузовик с солдатами и унтером. Он потребовал от Ксении Васильевны документы, взглянул на ее год рождения, приказал полезать в кузов. Оттуда она закричала Антону Ивановичу.
Генерал возился в огороде, он побежал к машине, воскликнув:
– Они, наверное, за мной!
Унтер объяснил, что он не нужен. В кузове уже были русские, забранные по дороге, в их числе и племянница Ксении Васильевны с мужем, жившие неподалеку. У них остался шестилетний сын. Грузовик тронулся. Мальчика взял к себе Деникин. Полмесяца они будут жить в неизвестности.
Арестованных отвезли в тюрьму, какой стал реквизированный особняк в саду с чугунным забором. Стали допрашивать их, не предъявляя обвинений. Из комнаты-камеры было слышно радио из недалекой караулки, Ксения Васильевна слушала и умудрялась продолжать свои записи на клочках бумаги:
21 июня 1941 года
По радио говорят только о «слухах», идущих чаще всего из Швеции. Московское радио совершенно выхолостилось, даже никаких намеков нет. Корректность и абстрактность неестественные. Что думать про это нам? Огорчаться, радоваться, надеяться? Душа двоится. Конечно, вывеска мерзкая – СССР, но за вывеской-то наша родина, наша Россия, наша огромная, несуразная, непонятная, но родная и прекрасная Россия.
23 июня 1941 года
Не миновала России чаша сия! Ошиблись два анархиста. А пока что немецкие бомбы рвут на части русских людей, проклятая немецкая механика давит русские тела, и течет русская кровь… Пожалей, Боже, наш народ, пожалей и помоги!
6 июля 1941 года
Обращались с нами прилично и все повторяли, что мы не арестованные, а интернированные. Кормили неплохо, не хуже и не лучше, чем сейчас здесь все кормятся, но сидели мы за решеткой, охраняемые часовыми, без простыней и подушек. Допрашивали 2 раза и очень настойчиво расспрашивали, кто украинец. Так как переводчицей служила я, то в украинцы никто из нашей группы не записался.
Самое интересное из этой
Были настроенные очень воинственно, уверявшие нас, что с советской Россией они покончат в 6 недель и что из Украины, включая Дон, Кубань, Кавказ и бакинскую нефть, будетустроен протекторат на манер чешского, а в Москве будет поставлено «национальное» правительство. После разгрома России будет фюрером предложен мир еще раз, но Англия, наверное, откажется, и тогда злосчастный остров будет взят, но погибнет большинство населения. Что делать, гангрена должна быть уничтожена. И к зиме мир всюду начнет воцаряться. Новый порядок, и Германия его устроит так, что впредь не будет возможности никому начать войну… Они все нас уверяли, что Россия первая напала на них, нарушив все свои договоры. Также все дружно высказывали свое презрение к Италии.
Деникин-рыболов, он много рыбачил для пропитания в оккупации
Ксения Васильевна, волнуясь, как там обходятся ее Иваныч и сынишка племянницы, написала письмо в комендатуру, расположенную в Биарритце. Оттуда вдруг прибыл немецкий генерал, смущенно обратился к ней:
– Кем вы приходитесь генералу Деникину?
– Я его жена.
– Так почему сразу не сказали?
– Я думала, ваши знали, кого арестовывали.
Генерал сразу же приказал освободить Деникину, но она отказалась и объяснила, что является единственной переводчицей для заключенных. Решила не уходить, пока не дадут замену. Сказала:
– Я думаю, генерал, что вы на моем месте не поступили бы иначе.
В ней жил дух «благородной девицы» и «быховки». В результате через три дня всех русских вместе с Деникиной отпустили.
Не зря Ксения Васильевна переживала за мужа. Антону Ивановичу скоро должно было стукнуть семьдесят, он потерял за последние месяцы 25 килограммов веса. А старался по дому как мог, ведь и супруга, изможденная болезнями, похудела на четырнадцать кило. Деникин пилил, колол дрова, топил печку, мыл посуду, а как стало теплеть, копал огород, сажал, потом полол и поливал его. Ему уже было не до прелестей выращивания лишь капусты, начались приступы «грудной жабы», что давно давила и жену.
Деникин с шестилетним мальчиком были обречены и потому, что кончились продукты, деньги. Эти двое не знали и куда, зачем увезли близких. Их спасли благодетели, так и оставшиеся по-христиански неизвестными. Каждое утро старик и мальчик вдруг находили у своего порога молоко и хлеб, иногда – даже сало и яйца…
Ксению Васильевну освободили, но о находящемся под боком «антигерманском» генерале задумались. Еще бы, парижские брошюры Деникина попали в гитлеровский «Указатель запрещенных книг на русском языке». Германская комендатура запросила генерала, сможет ли он встретиться с комендантом.