Генерал Деникин
Шрифт:
Антон Иванович сознавал, что претензии Кубанского правительства имели немало оснований. Но его раздражали такие придирки и жалобы в момент, когда все силы были направлены на борьбу.
Он искренне верил в необходимость «самой широкой автономии составных частей русского государства и крайне бережного отношения к вековому укладу казачьего быта». Но категорически отказывался признать за Кубанью право объявить себя суверенным государством, иметь свою таможню, свою иностранную политику, думать о посылке делегатов на международную конференцию, которая будет созвана по окончании
Наиболее острым вопросом в ближайшее время становилось требование местных властей о выходе всех кубанских казаков из Добровольческой армии. Они настаивали на образовании отдельной автономной Кубанской армии, подчиненной генералу Деникину лишь в оперативном отношении. Правительство и Рада стремились вначале противопоставить свои войска добровольцам, а затем диктовать собственные условия. Официально же они прикрывались примером Дона, имевшего свое войско, страхом за судьбу Кубани в случае ухода добровольцев из области.
Для Деникина такое требование было совершенно неприемлемо: его армия лишилась бы половины личного состава и почти всей конницы.
В середине августа этот вопрос обсуждался на заседании командования и кубанских властей. И когда последние упорно настаивали на проведении в жизнь своих планов, Антон Иванович встал и заявил:
– В то время, когда половина Кубани лежит под властью большевиков и на полях ее льется кровь добровольцев, Кубанское правительство стремится развалить армию.
– Я этого не допущу!
Его резкий тон и демонстративный уход с заседания произвели сильное впечатление на кубанцев, далеко не уверенных в том, что казачество пойдет за ними.
И действительно, разногласия в верхах не коснулись тогда рядового казачества. Оно шло за своими офицерами. А кубанские офицеры - воспитанники русских военных училищ - смотрели на события глазами русского офицера. Они с недоверием относились к деятельности своего правительства, а многие из них готовы были без церемоний расправиться с самостийными вожаками. И те это отлично знали.
В своем большинстве члены Рады и правительства принадлежали к казачьей разновидности того, что в 1917 году было принято именовать «революционной демократией». Но местные варианты социализма с примесью казачьего шовинизма, не признавали равноправия за иногородними.
«Иногородние, - писал Антон Иванович, - считались поголовно большевиками и являлись бесправными на кубанской земле. На них налагались тяжкие материальные кары за действительный или мнимый большевизм, включительно до отобрания домов и угодий безвестно отсутствующих глав семей. Детей их изгоняли из школ… А сколько людей перевешано и расстреляно было станичными судами, об этом неведомо было кубанскому правительству, не занимавшемуся подобной статистикой. В самом этом «парламенте»… серьезно обсуждали вопрос о поголовном выселении иногородних из Кубанской области, причем более экспансивные ораторы сбивались: вместо «выселения» упоминали иногда об «истреблении».
Помимо моральной стороны Деникина беспокоила мысль
При всем моральном и политическом значении освобождение Екатеринодара не разрешало стратегической задачи операции. Часть Кубани еще оставалась в руках большевиков. А Деникин намечал не только освобождение всей Кубанской области, но и «обеспечение освобожденного края и всего Северного Кавказа надежными естественными рубежами - Черным и Каспийским морями и Кавказским хребтом».
Черное море, как говорил Деникин, приоткрывало окно в Европу. Там возникала связь с союзниками, о которой так давно мечтал Антон Иванович. Ход мировой войны к концу лета указывал на неизбежность скорого немецкого поражения: Америка, сменившая в лагере союзников выбывшую Россию, всей силой и технической мощью давила на Германию.
Каспийское же море давало надежду наладить сообщение с движением, которое после выступления чехословаков все шире и шире охватывало Поволжье и Сибирь. Кроме того, оно обеспечивало контакт с отрядами англичан, пробравшимися через Персию к каспийскому порту Энзели.
В начале августа Добровольческая армия приступила к пополнению своих поредевших в боях рядов путем мобилизации, а к концу года широко использовала другой источник людских ресурсов - пленных красноармейцев. В конце октября было покончено с четырехмесячными контрактами. Все офицеры в возрасте до сорока лет подлежали призыву в войска.
В своих воспоминаниях Деникин отметил, что эти перемены в составе армии значительно изменили ее моральный облик, который с того времени начал тускнеть, а монолитность старого добровольчества - уходить в область преданий.
После освобождения Екатеринодара генерал Деникин готовился к продолжению похода, его армия насчитывала уже 35-40 тысяч штыков и шашек, 86 орудий, 256 пулеметов, 5 бронепоездов, 8 бронированных автомобилей и два авиационных отряда, имевших 7 самолетов.
Масштаб борьбы увеличивался. Прежде узкий и короткий фронт добровольцев начал растягиваться на расстояние в триста-четыреста километров. И это принуждало командование к пересмотру системы управления. Генерал Деникин не в состоянии был лично вести свою армию, как делал это в течение последних пяти месяцев.
«Открывалась, - говорил он, - более широкая стратегическая работа начальникам, и вместе с тем суживалась сфера моего непосредственного влияния на войска.
Раньше я вел армию. Теперь я командовал ею».
К середине августа генералу Деникину удалось освободить от большевиков западную часть Кубанской области, занять Новороссийск и утвердиться на побережье Черного моря.
Это задание было выполнено дивизией генерала Покровского и отрядом полковника Колосовского. Таманская группа красных, преграждавшая им путь, проявила большую стойкость. Она с боем отошла на юг вдоль черноморского побережья к Туапсе, откуда свернула на восток на соединение с армией Сорокина.