Генерал Дроздовский. Легендарный поход от Ясс до Кубани и Дона
Шрифт:
То есть приказ о новом назначении можно было считать маленькой военной хитростью. Иначе полковник-генштабист мог не пройти согласований о своем убытии в Яссы с полковым комитетом И мог оказаться под арестом с сорванными с плеч погонами и насильно отобранным Георгиевским оружием — саблей с надписью золотой чеканкой «За храбрость». И эта сабля могла украсить кого-то из тех, кто своим красноречием на митингах прибрал к себе власть в 60-м пехотном Замостском полку, историей которого его бойцы могли гордиться.
Русский фронт митинговал,
— А этим ли сейчас надо заниматься вышестоящим штабам? Ведь не фронт отступает, а русская армия рушится…
Генерал от инфантерии принял уже бывшего командира 60-го пехотного Замостского полка более чем доверительно. Дроздовский с первых минут понял, что речь пойдет о чем-то более важном, чем сказал ему начальник фронтового штаба генерал-лейтенант Вирановский.
Михаил Гордеевич понял с начала разговора и то, что Щербачев достаточно хорошо информирован о нем как полковом командире. И как о человеке с корниловскими взглядами на все, что происходило и на Русском фронте, и в России-матушке, и в столице, известия о событиях в которой кружили голову и русской армии, и ее глубоким тылам. Старший начальник для начала пригласил полковника сесть с ним рядом за стол:
— Прошу вас, господин полковник.
— Благодарю, господин генерал.
— Ваши политические убеждения, господин полковник?
— Я, господин генерал, убежденный монархист.
— Тогда давайте, Михаил Гордеевич, сегодня без уставного чинопочитания. Я для вас сейчас просто Дмитрий Григорьевич. А дело, о котором пойдет у нас с вами речь, наше общее, отечественное.
— Благодарю за такое ваше доверие, Дмитрий Григорьевич.
— Да что там мое. Вы такое доверие заслужили честью русского офицера в поступках на фронте, Святым Георгием и Георгиевским оружием. Ладно, ближе к делу. Вам известен приказ о новом назначении?
— Точно так. Полк я сдал. Дивизию готов принять хоть сегодня, как прикажете.
— Думаю, Михаил Гордеевич, что 14-ю дивизию, несмотря на подписанный о том приказ, вам принимать не придется. Ни сегодня, ни завтра.
— Почему так, Дмитрий Григорьевич?
— Видите ли, мне лучше вас по известной причине известно, что Русский фронт разваливается прямо на глазах. Многие полки и дивизии распропагандированы большевиками, социалистами-революционерами, а у нас еще и украинскими самостийниками до такой степени, что уже не являются боевыми единицами.
— Позвольте возразить вам, Дмитрий Григорьевич…
— Возражайте, полковник. Я готов вас выслушать. Но только не пространную речь агитатора Временного правительства или Петроградского совета.
— Есть же части, которые верны приказу и присяге?
— Есть, но их страшно мало. Они наш фронт в случае наступления
— А как же тогда другие фронты, Дмитрий Григорьевич?
— Увы, там дела с дисциплиной и воинским порядком обстоят еще хуже. Лучше всего дела на Кавказском фронте. Там Николай Николаевич Юденич порядок держал в своих руках крепко, пока его этот адвокат социалистического толка Керенский с фронта не отозвал.
— Там дела, на мой взгляд, лучше, потому что там казачьих фронтовых войск больше.
— Согласен с вами, Михаил Гордеевич. Штабной кавказский Карс с Тифлисом к тому же более далеки от красного Петрограда.
— Вас не беспокоит этот Чрезвычайный фронт армий Румынского фронта, что прошел в Романе?
— По правде говоря, сегодня он нам не опасен.
— Почему, Дмитрий Григорьевич? Это же совет.
— Да, совет, но какой по составу. В Романе совещалось сто восемьдесят делегатов. Из них сто восемь — эсеры всех толков: левые и правые, максималисты и интернационалисты. Социал-демократов всего шестьдесят пять человек: сорок меньшевиков и всего двадцать пять большевиков. Это на сегодня.
— А завтра?
— А завтра большевиков в так называемом военно-революционном совете Румынского фронта будет больше. Как и националистов из Киевской Украинской рады господ Грушевского и Винниченко. Вот тогда наш фронт действительно начнет неминуемо гибнуть.
— Но если фронт разваливается так неминуемо, то, значит, Россию с ее армией ждет военное поражение.
— Вполне реально, полковник. Ведь вам же не зря в Николаевской академии читали лекции по стратегии. Но фронт можно сдержать, Михаил Гордеевич. Знаете чем?
— Знаю, Дмитрий Григорьевич. Сегодня добровольчеством, завтра тем, что одумавшийся русский солдат вернется в опостылевшие ему окопы под полковое знамя.
— И я в это верю, Михаил Гордеевич. Мне передавали ваши мысли о создании добровольческих отрядов. Я их сегодня, заметьте — не вчера, разделяю полностью.
— Добровольчество обязательно спасет русскую армию от развала, а Россию — от позора.
— Как вы мыслите добровольческие части?
— Я считаю, что их основой должны стать фронтовые офицеры, которые или сами покинули свои части ввиду их разложения, или были изгнаны комитетчиками из полков и батарей.
— Согласен. Ясская комендатура сообщает мне, что таких офицеров в городе на учет поставлено уже не одна сотня.
— Но одного офицерского элемента, Михаил Гордеевич, мало. Очень недостаточно для наведения порядка на фронте.
— Но это не офицеры тыла, а фронтовые бойцы. Кадры нашей армии.
— Смею заметить, что кадровое офицерство Российской Императорской армии войной, к сожалению, было выбито в полках еще к концу шестнадцатого года, полковник.
— Но офицеры, прошедшие школы прапорщиков, не все подверглись разложению, смею заметить.