Генерал-фельдмаршал Голицын
Шрифт:
За стойкой суетился сам Янкель, разливая мужикам водку прямо из бочонка с краником и нарезая на закуску домашние колбасы и львовские рубцы. К каждой закуске полагался, само собой, и соленый огурчик. Правда, многие пьяные посетители корчмы обходились и без закуски: сивушную водку простодушно занюхивали рукавом.
Впрочем, когда в корчму заглядывала публика почище, догадливый Янкель доставал из-под стойки заветный штофик с очищенной гданьской водкой, а его женка подавала яичницу с ветчиной. Правда, иные дорожные гости, как, к примеру, сидевший сейчас в углу белокурый
И те и другие солдаты хватали без денег все, что хотели, и Янкель благословлял жену Сару, так умело запрятавшую под тряпьем потайной люк, ведущий в подвал, где корчмарь хранил самые дорогие припасы.
Незваных гостей Янкель поспешил угостить доброй чаркой отборного самогона, после чего с мороза жолнеры сразу размякли, подобрели и весело налегли на яичницу с колбасой. Однако жолнеры с порога, должно быть, приметили, как белокурый мужик-великан прячет за пазуху тугой кошель с талерами.
— Кто будет пан? — подступил к великану вислоусый рейтар из поляков-наемников. За долгие годы войны в Речи Посполитой, пока король Карл гонялся за королем Августом, многие шляхтичи охотно нанимались на шведскую службу, поскольку военная удача, а следовательно, и добыча была на стороне шведского короля. Ведь только из одного Львова шведская армия вывезла четыреста телег золота и серебра. Большая часть, само собой, досталась Королевской казне. Но и офицеры с солдатами внакладе не остались.
— Кто будет пан? — поляк-рейтар ухватился за отворот мужицкого затрапезного полушубка.
— Прошу пана, отпустите бедного холопа пана Радзивилла! — к общему удивлению, подобострастно заныл великан, на целую голову возвышавшийся над вислоусым шляхтичем.
— Спроси его, Янек, куда мужик путь держит? — сердито приказал вислоусому сержант-швед, командовавший разъездом.
— Ты едешь, конечно, к самому пану Радзивиллу? — не без ядовитости в голосе вопросил полячок.
— Да разве я смею предстать пред светлые очи самого князя Радзивилла! Нет, я спешу в Шилов к ключнику пана князя.
— Э, да не со Слонимской ли ярмарки ты едешь? — продолжал допрос вислоусый.
Петр Носов, поручик-семеновец, переодетый в мужицкое платье, понял, что проклятый поляк сразу приметил его тугой кошель! Ну и черт с ним, с кошелем! Зашитое в зипун письмо Репнина и Голицына было для семеновца куда важнее. И поручик
— Так, пан рейтар. На ярмарке я продал пару добрых лошадок из конюшни самого пана Радзивилла!
— И много маешь пенезы? — хищно прищурился вислоусый.
— То не мои пенезы, пан жолнер, то талеры князя Радзивилла! — Произнося имя столь знатного, пана, поручик гордо задрал голову.
— А вот мы их сейчас пересчитаем! — с неожиданною ловкостью полячок засунул руку прямо за пазуху мужицкого зипуна. Но обнаружил там не кошель, а рукоять доброго седельного пистоля. — Э, да тут у тебя не пенезы, но и доброе приложение к ним! — нехорошо рассмеялся вислоусый. И, обернувшись к сержанту, стал объяснять, что мужик-то не простой, имеет к тому кошелю и доброе оружие, и что надобно мужика раздеть и обыскать.
По-шведски вислоусый говорил медленно, подбирая фразы, и, к несчастью для него, поручик Носов знал куда лучше шведскую речь. И прежде чем полячок закончил свой сказ, могучая длань Петра Носова так крепко опустилась на его голову, что он тут же упал замертво. А в руках поручика уже красовались два пистоля, и на каждого шведа пришлось по пуле. Семеновец стрелял отменно.
Оставив позади перепуганного корчмаря и его пьяниц, поручик выскочил из корчмы и наткнулся на шведа-коновода, на ходу вытаскивающего острый палаш. Но швед замешкался, и семеновец свалил его ударом рукоятки в висок.
Носов не стал забираться в свои мужицкие сани, а вскочил на добрую рейтарскую лошадь, трех других прихватил за поводья и вихрем помчался по слуцкой дороге.
К вечеру он был уже под Слуцком, где и встретил разъезд драгун Меншикова. А через день стоял уже в Минске перед самим царем и светлейшим, бережно передав царю письмо своих генералов.
Сообщение Репнина и Голицына, что провианта в осталось всего на две-три недели, горько поразило Петра I.
— Читай! — бросил он письмо Меншикову. — Скоро все войско в Гродно оголодает, а фельдмаршал Огильви хочет морить его голодом до первой травы!
— Ай-ай-ай! — акая по-московски, возмутился царский любимец. — А еще фельдмаршал! Да он летом всю армию шведам сдаст! Смотри, мин херц, что Аникита Иванович мне на обороте приписал! «Сей злыдень Огильви с московскими генералами никакого совета не держит, с королем Августом ведет тайную переписку, а во все стороны рассылает своих языков, а для чего, неведомо!» Да и Михайло Голицын добавляет: «Просим вашей милости о тайном великого государя указе, что нам делать, когда увидим, что противно интересу государственному Огильви поступает?»
— Будет сей указ! — сердито проворчал Петр и перевел взгляд на стоявшего у дверей поручика. — Молодец! Даже В мужицком зипуне, а все чувствуется гвардейская выправка! Как пробился из Гродно-то? — Царь подошел к Носову, строго посмотрев в глаза.
Но гвардеец не испугался, не отвел взгляда. Ответил честно, не таясь:
— На слуцкой дороге, государь, у шведов, почитай, и разъездов нет, на один только разъезд и нарвался!
— И как ты с тем разъездом совладал? — весело спросил Меншиков.