Генерал Коммуны
Шрифт:
— Вот вам, мой друг, — обратился Пикар к начальнику полиции, — еще один лишний пример: самые разные слои общества устремляются к законному правительству, горя одним святым порывом — скорее расправиться с бунтовщиками..
Начальник полиции вяло кивнул головой. К чему ломать комедию, тут никого из посторонних нет! Ведь только вчера он показывал Пикару материалы полицейской префектуры о Вессэ, где за ним числится не одно темное дело. Продолжая думать о противной говорливости Пикара, он открыл рот, желая что-нибудь подтвердить, но речь Пикара лилась ровно, без перерывов, и начальник полиции безмолвно открывал и закрывал рот,
Наконец с моральной стороной было покончено.
— На вас, господин Вессэ, возлагается славная, почетная задача, — голос Пикара преисполнился торжественности, — помочь генералу Домбровскому искупить свою вину перед Францией, перед правительством…
Вессэ подобрался, насторожился, его хорошо выбритое, припудренное лицо выразило сомнение.
— Домбровский должен оставить на ночь без охраны одни из городских ворот и соседние с ними редуты. Остальное его не касается. За эту услугу он получит пятьсот тысяч франков…
— Но, господин министр, — Вессэ поклонился и недоуменно развел руками, — весь Париж уверен в преданности Домбровского.
Пикар подошел к Вессэ.
— Ну, представьте себя на его месте! — Пикар поднял руку, но не достал до плеча Вессэ и похлопал его по животу. — Что может связывать Домбровского с Коммуной? Иностранец, наемный солдат… Пятьсот тысяч франков! Полмиллиона франков! — сказал он, с наслаждением смакуя эту цифру.
— И вдобавок Домбровский не дурак, — удалось наконец вставить слово начальнику полиции. — Наверное, уже успел убедиться в безнадежности положения и сам ищет случая сбежать. А мы дадим ему возможность уехать куда угодно…
«Хоть на тот свет», — весело подумал Пикар и добавил:
— Дадим пропуск для пятидесяти человек по его выбору.
— Да… Но с таким делом легко загреметь, — вздохнул Вессэ.
Пикар поморщился:
— Ваш риск будет вознагражден. Опасно только мелкое воровство. Имейте в виду, суд Коммуны еще не расстрелял ни одного человека. Если переговоры с Домбровским окончатся неудачей, что, конечно, маловероятно, — Пикар помрачнел, разозлился, — тогда… любыми способами его надо убрать. Любыми. Это единственный стоящий у них генерал.
Инструктируя Вессэ, Пикар не упустил из виду, казалось, ничего не значащих мелочей — упомянул, как обучать агентов, как одеваться, и десятки других подробностей, которые может ухватить лишь опытный, не лишенный таланта в подобных делах мастер.
— Но если дело раскроется, — осторожно подыскивал — слова Вессэ, — поднимется шум, скандал…
— Все равно Домбровский будет скомпрометирован. Пойдут слухи. Он сам подаст в отставку. Поляки самолюбивы… Имейте в виду, — Пикар торжественно поднял руку, — нет неблагодарных средств в нашей борьбе с Коммуной! Она попрала все человеческие законы, как же мы можем быть гуманны к ней? Грязная чернь! И если мы все же предлагаем поляку Домбровскому искупить его тягостную вину перед французским народом, то это лишний раз доказывает наше христианское терпение и милосердие…
Вессэ слушал, задумчиво глядя на шлепающие губы министра.
— Домбровский будет окружен славой, связав свое имя с великим шагом умиротворения гражданской войны во Франции, как и вы, оказавший ей серьезную услугу в это трагическое время. Если же придется убрать Домбровского, то акт лучше совершить публично, ваши агенты должны раздуть панику и отчаяние среди коммунаров…
В
Ни один солнечный луч не пробивался сквозь спущенные зеленые шторы. В огромном мрачном кабинете стояли лесные сумерки. Приходилось соблюдать величайшую осторожность. Переговоры с врагами Франции, когда в стране революция, когда война формально не кончена, такие переговоры нуждались в абсолютной тайне.
Несмотря на жаркую погоду, в кабинете топили камин — Тьер мерз. Он сидел сгорбись, протянув руки к огню. Пламя бросало прыгающий свет на его седой зализанный хохолок, на бронзовый бюст Наполеона за его спиной. В полутьме Тьер походил на сову: бледное круглое лицо, выпуклые стекла очков в золотой оправе сжимали крючковатый нос, настороженно оттопыривались острые ушки. Он говорил быстро, тоненьким, визгливым голосом.
В своих хитроумных комбинациях он исходил из того, что молодая Германская империя боялась Коммуны не меньше, чем Версаль. Пребывание под стенами Парижа губительно действовало на немецких солдат: свободный воздух Коммуны портил хваленую немецкую армию. Командование было вынуждено держать войска возле столицы, ожидая уплаты французским правительством первого взноса контрибуции. Но банк находился в Париже в руках коммунаров, поэтому Бисмарк так торопил Тьера со штурмом Парижа.
Тревожился не только Бисмарк. Ветер революции переносил искры Коммуны через все границы. Мечты и теории, за которые людей сажали в тюрьмы и вешали, вдруг предстали страшной явью восставшего Парижа. Так, значит, революция, коммунизм — все это не только опасные выдумки, это уже действительность? Живая, грозная, огрызающаяся огнем пушек и митральез?.. Позабыв всякие распри, короли и министры Европы толкали Тьера скорее ворваться в Париж, сбросить, уничтожить мятежное знамя, полыхающее на виду у всего мира.
Восставший город нагнал страх даже на прусскую военщину, упоенную недавней победой над Францией. Пятьдесят тысяч вооруженных рабочих были страшнее, чем вся французская армия с ее генералами, маршалами, крепостями.
Тьер старательно подогревал страхи Бисмарка. Ему нужна была поддержка Германии, он принимал любую помощь — русского царя, американского посланника, кого угодно. Можно было проиграть войну с немцами, но нельзя было проиграть войну с французскими рабочими.
Тьер мог быть доволен: второй раз за последнюю неделю в Версаль приезжали с неофициальным визитом «гости» от Бисмарка. Однако особенная настойчивость нынешнего посланца беспокоила президента.
Оглядывая искоса грузную фигуру гостя, Тьер угадывал под черным фраком широкие прямоугольные плечи и выпяченную грудь кадрового офицера. Гость торопился закончить разговор. От приторной любезности Тьера, от его бледного жирного лица у немца возникло ощущение опасности: достаточно неверного слова — и Тьер вывернется. А ведь приказ Бисмарка короток и тверд: никаких отсрочек со штурмом Парижа.
Увы, если бы Тьер мог взять Париж! Все его попытки кончались провалом. Страх, переходивший в ужас, перед людьми, которых не могли запугать никакие жестокости, страх, которым были преисполнены его генералы, этот страх царил и в душе Тьера. Чем больше он боялся, тем сильнее он ненавидел.