Генерал Коммуны
Шрифт:
Двор стал мрачным, пустынным. Костры погасли. Часовой у двери сказал кому-то с веселой завистью:
— Счастливчики, они толково проведут ночку.
Он заметил Рульяка и крикнул ему сверху:
— Тебе что здесь надо, гражданин?
Теперь Луи стал никому не нужен и даже мешал, как вывороченный из мостовой булыжник.
— А пошли вы все к черту! Подумаешь! — огрызнулся Рульяк, презрительно сплюнул сквозь зубы и, вскинув шаспо на плечо, побрел за ворота.
«Мать-то обрадуется… наверное, совсем обнищали за месяц. А Кодэ? Вот кому хорошо..» — И он стал представлять себе мастерскую:
И почему Домбровский так посмотрел на него, проходя мимо? Неужели кто-то рассказал ему?..
Медленно, ничего не замечая, проходил Луи Рульяк шумные улицы, залитые светом газовых рожков, разукрашенные флагами. Его окликали — он не слыхал. Внезапно он столкнулся с кем-то и поднял голову. Перед ним, улыбаясь, стояла девушка с красным цветком в волосах. Луи узнал ее — дочь почтальона Фано.
— Луи, ты как здесь очутился? Ты не из Нейи? Что нового там? — Она взяла его под руку.
Рульяк подозрительно посмотрел на девушку.
— Не твоего ума дело, — он резко высвободился. Мундир показался ему тесным, шаспо ненужной тяжестью резало плечо.
Мать, встретив Луи, всплакнула от неожиданности. С мокрым лицом она суетилась вокруг сына, не замечая его угрюмости. Она изменилась за месяц: помолодела, непривычный румянец оживил измятые морщинами щеки. Она рассказывала, что работает — шьет мешки для фронта, получает четыре франка. Все вещи из ломбарда им вернули бесплатно; Коммуна отсрочила и квартирные долги.
«И здесь я не нужен», — вдруг с горечью решил Луи.
Пришла соседка, тетушка Лизета. Вслед за ней, стуча костылем, ввалился ее муж Урбэн, кожевник с неистовым характером, недавно выбранный в члены мэрии.
— Луи! — воскликнул он с порога сиплым голосом. — Ну, молодец, цел, здоров? Дали отпуск? Значит, отличился!
Луи покраснел.
Ну, не смущайся, сынок, — хохотал Урбэн, обнимая Луи. А помнишь, как ты трусил, боялся надеть мундир? Теперь, поди, трубочку раскуриваешь под пулями?
— Счастливая ты, Селина, — вздохнула тетушка Лизета, а вот нашего домой не отпускают. Эта кочерыжка пальцем не пошевельнет ради сына, — кивнула она на Урбэна.
Они весело смеялись, не обращая внимания на молчаливость Луи: он всегда был тихим парнем.
Когда Луи поднялся и надел кепи, его спросили:
— Куда ты?
— Зайду к Кодэ.
Все замолчали, опустив глаза. Обеспокоенный, глядел Луи на них. Наконец мать сказала:
— Разве ты не знаешь? Кода убит неделю назад. Он записался добровольцем в Национальную гвардию и потребовал, чтобы его отправили в Исси.
Луи не заметил, когда ушли соседи. Мать утешала его, и он прижимался к ее высохшей груди, совсем как в детстве.
— Что ж поделаешь, сынок, Кодэ умер храбрецом. Надо защищать Коммуну. Если бы все были такими смельчаками, как ты и Кодэ…
Долго сидел он, опустив руки, не зная, что теперь делать, куда идти.
Проснулся он рано утром и тихо спустился по лестнице. Улица медленно оживала. Розовый туман поднимался кверху, застревая
— Доброе утро, Луи. Что делается, мальчик, а? — затараторила она. — Никогда еще парадной не оставляла без решетки на ночь, а теперь хоть бы что. Ни одной кражи в городе. Все воры, видно, сбежали вслед за своим начальником Шибздиком. Спасибо вам, мальчики. Конечно, с продуктами туговато, ну да ерунда, потерпим, только кончайте с этой швалью поскорее.
Потом показался Урбэн. Луи присел с ним на ступеньки, и кожевник, чертыхаясь, стал рассказывать о хозяине своей фабрики. Когда Коммуна предложила ему перезаключить контракт на поставку обуви, то этот негодяй Пешар закрыл фабрику, отказываясь работать на революцию. Рабочие были выброшены на улицу. Вчера наконец-то Коммуна издала декрет, чтобы отобрать предприятия, покинутые хозяевами. Не мешало бы Коммуне быть энергичней! Ну, да теперь хозяину не отвертеться.
— Что, если мы сейчас с тобой нагрянем в его берлогу?
Луи согласился, — ему все равно нечего было делать. Он сбегал домой за ружьем, и они пошли.
Им отворила дверь молодая толстая женщина в наспех накинутом халате. Урбэн приказал ей немедленно разбудить хозяина. Они остались ждать в гостиной. Луи оглядел мебель. Среди тяжелых и безвкусных обрубков он сразу заметил в углу два кресла. Они были из розового дерева и поразили его изяществом отделки. Присев перед ними на корточки, Луи стал поворачивать их во все стороны, щелкая языком от восхищения. Он нежно вытирал кончиками пальцев пыль с деревянных лепестков, поглаживал обломанные бронзовые накладки. Форма ножек, резьба и лак болезненно напоминали ему работу Кодэ. Это было изделие талантливого художника, и Луи озлился, видя залитую вином обивку из венецианского бархата.
В соседней комнате послышались шаги. Урбэн сердито цыкнул, и Луи должен был подняться и отойти в сторону. Вошел любезный свежевыбритый мужчина, что-то жуя на ходу.
— А, мой друг Урбэн, очень рад вас видеть, — весело начал он.
— Сомневаюсь, — многозначительно ответил Урбэн. — Гражданин, ты читал декрет Коммуны?
— Что вы имеете в виду? — осторожно спросил Пешар, продолжая жевать. На его щеке перекатывался бугор.
— Если ты, гражданин, не откроешь фабрику, она перейдет в руки народа.
Пешар вынул платок и вытер кончики пушистых усов.
— Друг мой, — снисходительная усмешка мелькнула в глазах фабриканта, — боюсь, что вы неправильно поняли декрет.
Урбэн достал из кармана смятую газету, аккуратно расправил ее.
— Читай!
По мере того как Пешар читал, они начинали понимать, что все не так просто, как им казалось.
Декрет уполномочивал Синдикальные палаты составить статистические данные о покинутых мастерских, а также об их инвентаре, о состоянии машин и представить доклад о практических условиях, при которых возможно было бы пустить в ход и в эксплуатацию эти мастерские, но уже не покинувшими их хозяевами, а кооперацией рабочих, которые работали в них.