Генерал Раевский
Шрифт:
Вдруг адмирал схватился рукой за плечо.
— Наконец меня доконали, — произнёс он и упал у ног капитана.
Французская пуля разворотила лёгкое, позвоночник.
Но даже в каюте, истекая кровью, Нельсон продолжал руководить сражением.
— Сколько захвачено судов? — спросил он капитана.
— Восемнадцать, милорд.
— Я рассчитывал на двадцать...
И ещё он вспомнил об Эмме и дочери, названной его именем, Горацией.
Эмма Гамильтон скончалась спустя десять лет в крайней нищете.
Кончина
Несмотря на старания лекаря, болезнь не отступала. Словно бы предчувствуя худшее, Суворов пожелал ехать в Краков, поближе к дому.
— А ты, князь, поезжай к войскам, служба ждёт, — сказал он Багратиону.
— Завтра же отправлюсь.
Засуетился и Толубеев. Генералиссимус не удерживал его:
— Да-да, генерал, тебе давно уже следовало быть в столице. Ты там более надобен императору, чем здесь. Поезжай с Богом.
При Суворове остались казачий генерал Денисов и лекарь.
Надеялись, что в Кракове он отлежится, поправится, но там ему стало ещё хуже.
— Везите в Кобрин, — потребовал он, надеясь заодно поглядеть на своё имение, в котором бывал редким гостем.
— Надобно исполнить волю больного, — решил Денисов. — Дома стены помогают.
Это был третий приезд Суворова в своё дарованное ему имение. Жить там подолгу не позволяли дела, да и удалено оно от столицы. Не то что Кончанское на Новгородчине, которое было близким и родным.
Меж тем генерал Толубеев подкатывал к Петербургу. На последней почтовой станции его уже ждал офицер с каретой.
— Генерал-губернатор столицы граф Палён просил, прежде чем ехать к императору, непременно прибыть к нему. К тому же государь в столице отсутствует.
Палён был сама любезность. Усадив гостя, предложил отужинать и стал обстоятельно расспрашивать о Суворове.
— Это мне крайне важно, ведь на меня возложено торжество встречи генералиссимуса в столице. Рассказывайте, генерал, не только о его доблести, но и о просчётах, нарушениях. Я должен о них знать, чтобы вовремя защитить человека от недоброжелателей.
Когда он услышал о дежурстве генералов при Суворове, то насторожился.
— Так это же противу устава! — воскликнул он.
— Совершенно верно, но для пользы дела...
— Для пользы — это ещё надобно доказать, а факт нарушения наличествует. О нём непременно следует доложить государю. Ежели сокроете вы, доложат, на вашу беду, другие. Так что обязательно скажите.
На следующий день Павел принял Толубеева.
— Рассказывай, генерал, что наблюдал у Суворова.
Стараясь подавить волнение, тот начал говорить, как добирался до армии, как вручил полководцу рескрипт о возведении его в самый высокий в российской армии чин и как он, получив документ, едва не расплакался.
Толубеев говорил, а слова Палена не выходили из головы. Как сказать о дежурстве генералов? Скажешь — да невпопад! Получится как в поговорке: «Начал во здравие, а кончил за упокой». Но Павел помог ему:
— Не
— Ваше величество, его светлость генералиссимус...
— Какая светлость? Он князь, однако без права именоваться светлостью. Вот Лопухин — тот наделён княжеским титулом с правом именоваться светлостью. Суворов же этой чести не удостоен. Не светлость он.
— Виноват-с... Виноват-с... — Ноги у генерала едва не дрожали.
— Что же он себе позволил?
— Он содержал при себе вопреки вашего приказа дежурного генерала.
— Кто же исполнял сию должность?
— Генерал Милорадович, а потом генерал Денисов.
— Это какой же? Из казачьего войска?
— Так точно, ваше величество, он самый.
— Непозволительное самочинство... Безобразие. Какие ещё допущены нарушения? Докладывай!
— Отмечены также отступления от устава во время сражений. Наступление порой велось не предусмотренными колоннами, а неведомым в армии рассыпным строем. Каждый действовал не по команде, а как Бог на душу положит... Ещё были допущены нарушения формы, ваше величество. С ведома главнокомандующего штиблеты повыбрасывали, обули солдат в сапоги...
А вечером на приёме у императора был Палён. Всегда громкий, добродушный, уверенный, сыпавший прибаутками, он держал себя сдержанно и официально.
— Что случилось, генерал? Вы чем озабочены? — спросил Павел.
— Вы правы, ваше величество. Я не только озабочен, я боюсь.
Губернатор был ещё и артист.
— Вы боитесь? Чего?
— Сумею ли оправдать ваше доверие в дни пребывания Суворова в столице?
Палён начал тонко задуманную игру.
— Вы, граф, боитесь встречи Суворова? С чего бы это? — повёл бровью Павел.
— Уж очень велика особа и велики почести, ежели ваше величество будет встречать Суворова.
— Конечно, велика. Но ведь он победоносец, князь Италийский, генералиссимус.
— И ему, ваше величество, при вас гвардия станет отдавать честь?
— Конечно. Так мной определено. А что дурного вы в том усматриваете?
— Ваше величество, не опасна ли такая почесть смертному?
— Почему? — насторожился Павел. И, увидев, как генерал смутился, в нерешительности переступил ногами, строго потребовал: — Говорите, генерал, без утайки! В чём сомнения?
— Так ведь, ваше величество, Суворов велик, армии люб, и кто знает, что он может скомандовать ей, куда поведёт? Он старик с капризом. Может возомнить о себе всякое.
Павел вскинул голову, будто оценивая сказанное генерал-губернатором.
— Идите, генерал, — не отвергая его слов, Павел махнул рукой.
Палён вышел с сознанием, что брошенное зерно сомнения упало на благодатную почву.
Утром, брея Павла, Кутайсов с видом безразличия проронил:
— Наш-то генералиссимус оженить сына надумал. Аркадия.