Генерал Раевский

Корольченко Анатолий Филиппович

Необыкновенно раннее разлитие Дуная может воспрепятствовать на сем пункте переправе остальных корпусов, тогда считаю, что мы переправляться будем в Измаиле, где во всякое время оное можно сделать с удобностью. План главнокомандующего есть тот, чтобы осадой Силистрии, которую будет закрывать главная армия, стараться выманить визиря на чистое поле. Корпус 20-батальонный пойдёт к Базарджику, и тогда визирь сделает движение, то будем стараться или совокупно атаковать его, или отрезать от гор. Если же визирь будет неподвижен, то пойдём к нему. Если он пойдёт через горы к Адрианополю, несмотря ни на что, мы пойдём за ним: нам необходимо нужно кончить здесь войну, и в три месяца всё должно решиться! Сербов оставляем на произвол судьбы. Я не опасаюсь неприятеля. Турки всё те же, но мы будем иметь недостаток в провианте, за которым Каменский

не остановится. 2-й корпус действующий под командой старшего летами Каменского который беспримерно труслив и глуп. Флот наш нам не содействует, часть флотилии защищает вход в Дунай, другая идёт к Силистрии, три отряда блокируют Журжу и защищают малую и большую Валахию, резервный корпус в крепостях и Молдавии. Но теперь Вам скажу ещё обстоятельство: австрийцы желают Валахию, и у нас слухи таковы, что легко всё должно будет перемениться. В первых числах мая мы все будем за Дунаем, уже корпуса собираются к назначенным пунктам.

Граф Каменский принялся за нас, особливо за генералов, весьма строго, что необходимо было нужно. Вы знаете, милостивый государь дядюшка, что, кто выполняет долг свой от чистого сердца, тот строгости не боится, но большая часть из нас таковы, что, боясь опасения строгого взыскания, будут по-старому штукарить, ибо в прошлую войну против французов брали награждения не достойные одни, но хитрые и наглые, а наказывались безгласные. Каменский видел вред слабого командования — и пришлось круто: он в сутки едва два часа без дела бывает, все силы возможные употребляет на труды, в чём нельзя не отдать ему справедливости, и я не могу не удивляться, что он без опытности мог войти и обнять всё, как он сделал. Я всё описал Вам, милостивый государь дядюшка, что знаю, и, кажется, не упустил ничего. Я знаю, сколько должно быть Вам сие интересно, и впредь при всяком случае не оставлю уведомлять Вас. Теперь кончу принесением глубочайшего почтения, с коим пребыть честь имею, милостивый государь дядюшка, покорнейший слуга

Николай Раевский.

2 мая, Тернецы.

Из письма приложенного брата, Григория Александровича, Вы изволите увидеть, что уж он не в авангарде и как оное произошло. Я жалею, что он не при мне, что для того выгоднее бы было, хоть князь Трубецкой, конечно, будет иметь о нём попечение.

На письмо Ваше, милостивый государь дядюшка, о ссорах, которые из семьи нашей не переставали, скажу Вам, что мне чрезвычайно грустно, но нельзя мне не верить и Софье Алексеевне, потому что Александр Львович три или четыре года тому доказал, что он в состоянии забыть благопристойности и уважение, которыми обязан всякий человек женщине, особливо жене брата, который по летам в отцы им годится и перед ними виноват никогда не был. Легко можно огорчить одним словом человека, так что другой посторонний не приметит, и придраться к нему нельзя будет; все сие не помешало мне стараться быть ему полезну, равно и Василию Львовичу. Когда в них есть ещё искра совести, то ей и оставляю наказывать их.

Мне сказывали, что я назначен с корпусом идти к Туртукаю и обеспечить переправу генерала Засса. Если сие так выполнится, то я должен иметь дело с неприятелем. Когда что случится интересное, я непременно вас, милостивый государь, уведомлю. Через четыре дня мы движемся непременно. Я пользовался здешней стоянкой, маневрировал как здесь прилично, побригадно, а завтра всем корпусом буду. Вы не поверите, что из двух или трёх полков построить каре не умеют, хотя полки поодиночке весьма хороши.

Новостей у нас никаких нет, и я кончаю письмо принесением глубочайшего почтения, с коим пребыть честь имею, милостивый государь дядюшка, покорнейший племянник

Николай Раевский.

3 (мая)

Сейчас получил письмо Ваше, писанное с Темировки, и открываю моё, чтоб отвечать на оное. Вы слишком много приписываете, милостивый государь дядюшка, цены желанию моему быть полезну сыну Вашему. Сие столь натурально, чтобы воздавать добром за добро, и столь приятно, когда, как теперь, услуживать тем, кого любишь, что это, так сказать, делается из интересов. Я уверяю Вас в истинной моей Вам признательности и в дружбе к сыну Вашему. Не имел другого в виду, как успокоить Вас насчёт его. Если уже мне будет известно, что я употребляюсь в экспедицию, когда, поговорив с князем Трубецким, я выпрошу его к себе на сие время, потом перешлю его туда, где опять ему будет случай служить, теперь же должно до решения подождать.

Вчерась вечером получил я повеление идти в Гирсово, что оправдывает мне сказанное об экспедиции, мне назначенной,

к Туртукаю. Ещё я думаю, что корпус мой будет усилен и кавалерией и пехотой. Там местоположение гористое и лесное. Весьма будет полезна мне сделанная кампания в Финляндии.

Посылаю письмо от Григория Александровича. Вы не пишете ничего о сестре Елене Александровне. Я надеюсь, что скоро Вас, милостивый государь дядюшка, поздравлю и надеюсь, что она будет благополучна.

7 июня, под Шумлой

Государю неугодно было, милостивый государь дядюшка, чтобы брат Александр Львович оправдал себя службой в несправедливом на него его угнетении. Он уважает, хотя уговаривал я его подождать пять дней, ибо если мир не заключат, то 11-го сего месяца атакуем Шумлу, если опять не найдёт граф Каменский предлог отложить оное. Брат Александр перескажет Вам изустно всё, что и как здесь делается. Вы верьте, что он Вам лишнего не скажет, а может, ещё не всё объяснит во всей красоте. Трусости, глупости в диспозициях и во всех военных распоряжениях несчётны. Теперь не то, что в Букаресте, — под носом у неприятеля. Турки нигде не дерутся, а мы их боимся, армия исполнена духом, а начальник и духом и телом трус и нерешим. Силистрия капитулировала для нас постыдным образом, а в ней 400 человек было военных и около двух тысяч вооружённых жителей, которые не слушали паши своего. Крепости нет... в иных местах переехать можно на доброй лошади, к тому бастионов нет и фасы не защищены батареями, — словом, её и ретраншементом назвать нельзя. Вот, милостивый государь дядюшка, как мы воюем и как заслуживаются великие репутации. Несчастливее всего что доверенность будет большая и, может, что в таком случае спохватятся, но поздно. А между тем истинно доброжелательствующие государю и отечеству... что отымаются способы показать им их усердие. Меня за Силистрию представили к бриллиантовой шпаге, а я и темляка не заслужил, и К. думает доставлять даром отличия, не награждает честного человека, который желает отличиться действительно, и даёт всё своему брату, который ему и в подошвы не годится. Вот, милостивый государь дядюшка, маленькая картина нашего положения и моего душевного.

Сын Ваш теперь при мне, я не намерен подвергать, как он сам оное делал в прошлую кампанию, но, однако ж, не отдалять от службы и опасности. Впрочем, должно ожидать скорого конца, и я надеюсь Вас, милостивый государь дядюшка, видеть здоровым. Имею честь пребыть с глубочайшим почтением покорнейшим

Н. Раевский.

23 (июня), Силистрия

Письмо сие назначено было, милостивый государь дядюшка, к отправлению с братом Александром, который поехал из Шумлы в такое время, что мы были отдалены от обозов. Дней десять после его отправления назначен я гр. Каменским в резервный корпус на смену г.-лейтенанту Олсуфиеву, которому, говорит, он причинил невольно неудовольствие и желает оное сколь возможно загладить. Обстоятельно ж дела мои, милостивый государь дядюшка, жена моя пересказать Вам может, ибо я к ней пишу все обстоятельства.

Гр. Григорий Александрович, чувствуя слабость и боль в груди, просился со мной. Я, не предвидя ничего хорошего для него под Шумлой, на оное тем легче согласился, что от воли Вашей будет зависеть возвратить его опять в действующую армию или просить по болезни в отпуск, о чём я при отъезде моего главнокомандующего предварил. На всё буду ожидать Вашего разрешения. Он представлен к золотой шпаге за храбрость.

Вдобавок к тому, что случилось до отъезда брата Александра Львовича и что он верно пересказал, уведомляю Вас, милостивый государь дядюшка, что мы заняли лагерь со всей армией против Шумлы вне выстрела, на плоскости, дорога в Царь-Град открыта, но не занята. Стояли до сего времени бездейственно с обеих сторон, и важного я ничего не предвижу. Неприятель может горами получить фураж и провиант, а большая дорога, если придёт сикурс знающий и сделает внезапное нападение, то может быть худо, ибо мы никаких предосторожностей не имеем. Разве недостаток хлеба принудит визиря оставить город, иначе ж я ничего предвидеть доброго не могу. Но и тут мира ожидать нельзя.

Вот Вам краткое описание дел наших. Я написал к жене моей, чтоб она ко мне приехала. Не оставьте её, милостивый государь, в нуждах её, у неё может быть недостаток в экипаже, который могу я тотчас Вам обратно возвратить. Добровольского я думаю некоторое время придержать и прислать к Вам с чем-нибудь интересным. Имею честь пребыть с глубочайшим почтением, милостивый государь дядюшка, покорнейший племянник

Николай Раевский.

2 июля, Яссы