Генерал Самсонов
Шрифт:
Вечером накануне отъезда Екатерина Александровна услыхала голоса мужа и сына, доносившиеся из детской комнаты. Они пели:
– Всадники-други, в поход собирайтесь! Радостный звук вас ко славе завет, С бодрым духом храбро сражаться, За родину сладкую смерть принять.
У нее сжалось сердце. Зачем он это делал? Какое напутствие давал сыну? Куда звал?
Она вошла к ним, и они умолкли. Александр Васильевич улыбнулся.
Таким Екатерина Александровна запомнила его: большой, стриженный под короткий ежик, с сильной сединой на висках, чуть курносый, с мохнатыми черными, тоже с проседью
– Знаешь, что я подумала?
– спросила она.
– Там ведь Жилинский. Это плохо.
Самсонов нахмурился, как будто она допустила бестактность, и ответил, что Яков Григорьевич - его старый товарищ. Она почувствовала, что муж не намерен допускать ее в генеральский мир. Он был связан с этим "живым трупом" еще сильнее, чем прежде. Он хотел, даже жаждал убедить ее, что это единый, светлый, героический мир.
– Бог с тобой, - вздохнула Екатерина Александровна.
* * *
В Ростове на вторых железнодорожных путях казаки заводили по мосткам в вагоны лошадей. Рыжая кобыла дергала головой, норовилась вырваться, а казак бил ее ногайкой.
Самсонов с адъютантом вышли на перрон. Грузился какой-то второочередной полк, и на перроне негде было яблоку упасть; освещенные той внутренней свободой, которую всегда порождает военная община, лица казаков на все лады отражали одну и ту же вольную усмешку.
У Александра Васильевича мелькнула мысль о том, что станется с этими людьми, если вправду начнется война. Но он так же, как и они, ощущал себя частицей великой русской силы, поднимавшейся со всех сторон державы, поэтому не лежала душа печалиться, легко соединялась с народной душой.
На Александра Васильевича оглядывались, один маленький плечистый есаул вытаращился и рот раскрыл, словно собираясь что-то спросить, но тут кто - то крикнул:
– Генералу Скобелеву - ура!
Неужели Самсонова приняли за Дмитрия Михайловича? Иkи так был близок нынешний подъем тому, пятидесятилетней давности? Ведь и сейчас тоже шли на защиту славянства.
Самсонов вернулся в вагон и как будто был корнетом - снова молодая бескрайняя жизнь одарила его бесценной минутой.
– Ишь, разгулялись казачки!
– кивая на окно? весело вымолвил адъютант.
– Теперь им что Скобелев, что Стенька Разин.
– Стенька Разин?
– спросил Самсонов.
Ему такое не приходило на ум. Но адъютант молод, для него важна не точность мысли, а эффект, и разбойник Стенька здесь ни при чем. Поезд подергался и поехал. Вокзал уплыл.
В купе заглянул знакомый инженер, попросил позволения войти. На сей раз его имя вспомнилось - Шиманский.
– А, господин Шиманский!
– с облегчением произнес Самсонов, освобождаясь от груза забывчивости.
– Значит, с нами едете?
Инженер сел на бархатный диван, закинул ногу на ногу, стал сердито говорить о мобилизации.
– Зачем нам воевать, Александр Васильевич?
– спросил он.
Самсонова это задело. Во-первых, о мобилизации как о государственном деле не следовало говорить открыто, а инженер, которому даже не положено было о ней знать, не только говорил, но и осуждал; во-вторых, никакой войны еще не было.
– Мы не воюем, -
– С чего вы городите эту чепуху!
– Значит, если я с вами не согласен, то я горожу чепуху?
– заметил Шиманский.
– Вот так у нас всегда. Как только мы, промышленники, хотим что-то сделать на благо прогресса, вы все, у кого власть... неправильно это, Александр Васильевич! Неправильно и вредно для отечества. Какой интерес в том, чтобы промотать на войне народный труд?
– По-моему, вы не были социалистом. Я вас не понимаю, - возразил Самсонов.
– Разве вы не заметили, какой подъем? Именно народная душа выплескивается в такие минуты... Мы заступимся за маленькую беззащитную Сербию, это наш долг!
– А проливы?
– спросил Шиманский.
– Никакой это не долг, а чистой воды помещичий феодализм толкает нас воевать ради хлебной торговли. И для отвода глаз - все эти общеславянские задачи, маленькая Сербия, историческое наследство на Востоке, какое, скажите на милость, у нас может быть наследство от Византии?
– А религия?
– спросил Самсонов.
– А сострадание славянам? Я знаю ваши штучки: промышленная выгода, прогресс! Какой был прогресс, когда ваш собрат из Владивостока Бринер и затем полковник Безобразов затеяли возню в Корее с лесными концессиями? Разве в России мало леса? Так нет же, полезли, столкнули нас с Японией. А что вышло? "Япошки-макаки, а мы - кое-каки". Вот ваш прогресс, Петр Иосифович! Россия жила сотни лет по-своему, ее вам не переделать.
– Напрасно вы не видите резона в моих словах, - сказал инженер.
– Я тоже против войны. Нечего нам ни с кем связываться. Наша держава так велика, что ее рынок внутри огромен, продавай, что хочешь - все пойдет. А ради помещиков и хлебных спекулянтов начинать войну - зачем?
– Никто ради спекулянтов!
– крикнул Самсонов.
– Да, разумеется, в газетах напишут что-нибудь патриотическое. А в основе - все в России до сих пор повернуто в прошлое. Будь у промышленников политическая сила, мы бы удержали страну от пагубного шага.
– Нет, - сказал Самсонов решительно.
– Наибольшая для России опасность - растерять наши исторические идеалы, потерять живой религиозный дух. Без веры нет человека, без веры он - только умный зверь.
– И кончится страшным разгромом нашего хозяйства!
– Тоже громко произнес Шиманский.
– Мы надорвемся! Никакая религия не спасет. И что печально, пострадают самые активные, образованные силы. Народ-богоносец вспорет им животы. А после - наступит средневековье.
– Плохой из вас пророк, Петр Иосифович!
– буркнул Самсонов.
– Не хочу с вами ссориться, помню вас совсем другим человеком...Большая с вами произошла перемена.
– Никакой перемены. Мы накануне войны, а война...
– Шиманский не договорил, встал и на прощанье сказал: - Храни вас Бог, Александр Васильевич.
– За ним закрылись двери купе.
– Шпак!
– презрительно вымолвил адъютант.
– Вот такие шпаки все и портят.
На сей раз адъютант был полностью прав. Но эти слова - о хлебных спекулянтах! Они перекликались с самсоновскими мыслями о причинах японской кампании, - как это увязывалось?