Генерал Самсонов
Шрифт:
27 февраля, три месяца назад, в "Биржевых ведомостях" появилась статья без подписи - "Россия хочет мира, но готова к войне".
Военный агент в Англии генерал-лейтенант Ермолов доносил в Генеральный штаб, что англичане сигнализируют ему о своей тревоге по поводу утверждения Германии на Босфоре.
Русский генеральный консул в Симле Набоков сообщал: "Нет для англичан большего пугала, чем указание на фактическую возможность для России в каждую минуту собственными силами, без посредства индийского секретаря по иностранным делам, заставить эмира афганского уважать наши права и интересы."
Сербы
Русский Посол в Австро-Венгрии Шебеко доложил, что венский министр иностранных дел Берхтольд рассчитывает на дальнейшее развитие миролюбивых отношений. На этой телеграмме Николай II написал: "Да, но не доводить нас до крайности". Это казалось остроумным и говорило о русской силе.
Что означало все это? Приближение войны? Такие узлы завязывались часто. Вспомнить хотя бы полузадушенную Францию и изобретение способа очистки руды. Столько интересов, сил, напряжения протянулось над миром, но он стоял и не рушился.
В июле Александр Васильевич собирался с семейством на Кавказ, на воды, и не думал о том, что согласно военного расписания его ждет должность командующего войсками Второй армии с месторасположением штаба в Остроленке, на границе с Восточной Пруссией. Какая там Пруссия! Наоборот - отдохнуть, попить водички, полечиться, а то грузен стал Александр Васильевич, совсем как медведь.
* * *
О Головко из госпиталя сообщили, что его дела плохи, сломаны плечо и ребра, а особенно сильно ушиблена голова. И не известно, выживет ли.
Самсоновы сидели за вечерним чаем, только свои, без чужих.
Екатерина Александровна объясняла Володе, в чем неправ Головко, а он не соглашался и учтиво спорил, доказывая право офицера распоряжаться своей жизнью. Самсонов молчал.
– Помнишь, как в "Войне и мире" Петя Ростов?
– улыбаясь полудетской улыбкой, сказал Володя.
– Разве это можно осуждать? Я тоже думал, хорошо бы так джигитовать, как этот казак...
Екатерина Александровна обратилась к мужу: - Ну не подвел ли тебя адъютант? Кому польза от такого молодечества? Неужели ты доволен?
– Видишь ли, матушка, - произнес Самсонов.
– Военным людям трудно без молодечества. И гимназистам тоже трудно.
– Он кивнул Володе с понимающей усмешкой.
Интонацией, спокойствием и пониманием правоты как жены, так и сына, Александр Васильевич прекратил спор. Что загадывать наперед судьбу подростка? Что одерживать его порыв? Все равно не угадаешь, не сдержишь. Сколько юношей прекрасных видел Самсонов мертвыми! Сколько раз сам был близок смерти? Это судьба выбрала для Головко испытание.
– Володя, я старый гусар, - сказал Самсонов.
– Жизнью рисковать штука нехитрая. Но надо и это уметь.
– Он потрогал густую, с проседью бороду, подстриженную лопаткой, и рассказал о гусарском полковнике Клоте, о котором никогда не рассказывал семье, ибо во всей истории, как ее понимал Александр Васильевич, была его душевная тайна.
И вот он эту тайну решил приоткрыть. У полковника Клота не сложились отношения с офицерами в старом полку, поэтому его перевели в Лубенский гусарский, где лет пятьдесят спустя командовал пятым эскадроном сам Александр Васильевич. Клот был гусар! В красных чакчирах, в синем доломане с серебряными шнурами он был
– Вот это да!
– с восторгом воскликнул Володя.
– Вот это человек!
– И повторил, откинувшись на спинку: - "Господа, вот пистолеты!"
Глядя на сына, Александр Васильев? подумал: "Ребенок. И Клот был ребенок. Таких уже не осталось".
– Что же хорошего?
– удивилась Екатерина Александровна.
– Возле моей Акимовки была усадьба такого отставного гусара. Чего он не вытворял, пока не помер. А детям оставил долги, пистолеты да облезлый ментик.
Она не поняла Самсонова. Эти примеры не доходили до нее, как не доходит конная атака до укрепленной пулеметной позиции. А ведь любила в нем старомодное рыцарство! И стих его гусарский обожала!
– Мне отец тоже ничего не оставил, кроме имени, - ответил Самсонов.
– И у меня были поединки...
– Поединки?
– весело переспросила она, приподнимая черные брови.
– С Жилинским, в училище, - уточнил он.
Екатерина Александровна, услышав имя ненавистного Жилинского, с серьезным любопытством, почти упреком, посмотрела на него, будто он скрывал что-то важное.
– Я не знала, что у тебя о Жилинским еще с училища... Наверное, я много про тебя не знаю...
– Главное ты знаешь, матушка, - сказал Самсонов.
– И ты знаешь, и я знаю, слава Богу! С прощающим выражением.
– Да, главное мы знаем.
Что было главным, они не обсуждали, в этом не было нужды. Когда-то в Елисаветграде они впервые встретились. Тридцатисемилетний полковник Самсонов прибыл туда, получив назначение начальником юнкерского кавалерийского училища; он был видным женихом во всей, наверное, Херсонской губернии. Екатерину Александровну он прежде видел только однажды, во времена большого Бендерского лагерного сбора, тогда пятый эскадрон лубенцев останавливался в Акимовке и там в доме молодых помещиков ему запомнилась дочка - девочка в голубой шляпке, она-то потом и оказалась Екатериной Александровной. Потом, через восемь лет.
Полковник читал Екатерине Александровне лубезского гусара корнета Демидова:
Вы замунштучили меня
И полным вьюком оседлали
И как ремонтного коня
К себе на корду привязали.
Повсюду слышу голос ваш,
В сигналах вас припоминаю
И часто вместо "Рысью марш!"
Я ваше имя повторяю.
Несу вам исповедь мою,
Мой ангел, я вам рапортую,
Что я вас более люблю,
Чем пунш и лошадь верховую!
А она это уже слыхала когда-то от офицеров, поразивших ее сердце свободой и красивыми мундирами.