Генерал Скобелев. Казак Бакланов
Шрифт:
Началась война, и в первом же сражении погиб под Ковно отец, а вскоре пришла весть, что у Бородина сложил голову старший сын. Но несчастья на этом не кончились: утонул в Дону младший.
Когда-то статная да голосистая казачка, хозяйка усадьбы сразу сделалась старухой. Отойдя от хозяйства, она стала искать утешения в молитвах: не пропускала ни одной церковной службы, обзавелась молитвенными книгами. Чаще прежнего стала бывать у соседей.
— Ты бы, Кудиновна, моего Якова выучила грамоте, — однажды попросила мать.
На следующее утро соседка заявилась с двумя потрепанными книгами.
— Вот
Через неделю Яшка кое-что уже знал.
— Ну, давай «Иже еси», — требовала старуха.
— Иже еси на небеси, — бойко, будто игровую присказку, начинал он.
— Постой, постой! Не небеси, а небес», — поправляла она ударение.
Неизвестно, чем бы кончилось учение у Кудиновны, только когда станичный дьяк узнал об опыте старухи, он заявился к матери:
— Ты что, Устинья, отдала сына Кудинихе! Чему она научит? Сама буквицы едва разбирает. Давай чадо мне в обучение, при церкви буду учить, дорого не возьму. — Учителя сменились, однако обучение продолжалось по тому же часослову да псалтырю.
Яков не очень усердствовал в учебе. С ватагой босоногих казачат он днями пропадал на Дону, играл в чилику да айданчики, пас коней, исподволь овладевал казацкой выучкой: стрельбой из лука, владением саблей да пикой. Не по годам рослый, он часто в играх выходил победителем. Даже на рыбалке удача не обходила его стороной.
Глядя, как Яков ловко управлял конем да владел словно завзятый казак саблей, казаки пророчески говорили:
— Знатный из Бакланова выйдет воин. Не иначе как станет атаманом.
Впрочем, все мальчишки казачьих семей воспитывались подобным образом. Едва став на ноги, они приучались к верховой езде, готовясь стать лихими наездниками. В десять лет они бесстрашно скакали на горячих конях без седел. Переплывали наперегонки Дон и управляли каюком. Поздней учились метко стрелять из лука и ружей, а потом овладевали дерзкими приемами нападения на Брага.
Во всех мальчишеских делах с Яковом соперничал лишь Митька Сизов. Отец у Митьки был домовитым казаком, и потому Митька считал законным правом верховодить среди мальчишек. Однажды Яков и Митька схватились друг с дружкой на деревянных саблях. Дрались верхом. Конь у Митьки поджарый, тонконогий, а у Якова быстрый и сильный дончак. Мальчишки вошли в раж, будто в настоящем бою. Яков старался взять силой, а Митька хитростью: ударит и тут же отскочит. Все же ловким ударом Яшке удалось выбить саблю из рук противника, а потом и самого сбить с коня. Митька вскочил, глаза горят:
— Да разве его, рябого, одолеешь!..
— Ах, рябого! — Это уже было оскорблением, Яков бросился
Года четыре назад в станицу занесло свирепую болезнь, — оспу. Половина станицы переболела. Не миновала она и баклановского куреня, свалила Яшку. Болезнь оставила на лице отметины: будто мелкой дробью попортило кожу.
— Но-но, петухи-кочеты! — подбежал казак. — Брысь в стороны! Миритесь, да живо ловите коней!
А потом Яков стал часто бывать в кузнице, или, как называли ее казаки, кузне. Она находилась на окраине станицы, на склоне полого сползающей к Дону лощины. С дороги было видно серое бревенчатое строение с дощатой крышей и кирпичной трубой. На трубе вмазано проржавевшее без дна ведерце, из которого тянулся рыжеватый дымок. Из кузни доносился звонкий металлический стук.
Впервые Яков попал в кузню с отцом еще мальчишкой. Усадив сына верхом на неоседланного коня, отец направился туда, чтобы подковать жеребца. В черном проеме широко распахнутых дверей Яшка увидел полыхающие языки пламени, крепкого человека у наковальни в прикрывавшем широкую грудь фартуке. По лицу коваля катился пот, лохматились перевязанные ремешком русые волосы.
— Подковать? А чего ж не подковать, — опираясь на длинную рукоять тяжелого молота, ответил он добродушно отцу. И тут же зачерпнул ковшиком из бочонка.
— А табачку не пожелаешь ли, Степаныч? — отец протянул ему деревянную табакерку.
Тот осторожно взял щепоть табаку, вдохнул и с наслаждением чихнул. И еще такую же толику затолкал в другую ноздрю.
— Благодарствую. Хорош табачок, до печенки пробирает.
Прежде чем приступить к делу, кузнец обошел лошадь, похлопал по шее, ласково потрепал холку.
— Ну что, конячка, начнем обновляться, — лошадь доверчиво ткнула мордой его в плечо. — Ну, значит, согласная.
Привязав ногу лошади к бревну, он очистил обоюдоострым ножом копыто, осторожно просунул под старую подкову металлическую полосу, сдвинул подкову с места. Все это он делал быстро, ловко и не причиняя лошади боли, потому что стояла она совершенно спокойно. Отец держал лошадь под уздцы и послушно выполнял команды кузнеца.
Потом Трошин вытащил клещами из копыта старые, со сточенными шляпками гвозди, «барашки» и стал обтачивать копыта рашпилем. Работу он выполнял старательно, то и дело поплевывая на ладонь, приглаживал обработанное место. Выбрал по размеру новую подкову.
— Подкова тогда впору, когда лишь на волосок будет более копыта, — поучал он отца. — Иначе не миновать засечки. А при засечке — это уже не лошадь!
— Конечно, — соглашался отец.
— Вот эта будет в самый раз, — наконец остановил свой выбор кузнец и, приложив ее к копыту, стал ловко вбивать новые, четырехгранные гвозди: восемь штук…
Кузнец Якову запомнился, и он всегда вспоминал о нем с теплотой. А однажды, когда отец находился в отъезде, он забрел в кузню. Сел у распахнутой двери, любуясь спорой работой коваля.
— Тебе чего? — спросил его тот.
— Да просто так.
— А ежели просто так, то помоги. Раздуй-ка уголек, — кивнул кузнец на горн.
Яков ухватил конец рычага. Меха загудели, в горне заплясали языки огня. Кузнец одобрительно ухмыльнулся.
В полдень он сказал:
— Иди до дому, мать небось заждалась.