«Генерал Сорви-Голова». «Попаданец» против Британской Империи
Шрифт:
Прерывая его внутренние стенания, вдруг настойчиво заурчал голодный желудок, и парень неожиданно для самого себя жалобно протянул:
– А пожрать у тебя ничего нет? Со вчерашнего дня маковой росинки во рту не держал.
Сначала сказал, а потом сообразил, что в этом оба сидящих в его сознании человека единодушны.
Понимающе кивнув головой, Туташхиа развернулся, сделал несколько быстрых, но в то же время на удивление плавных шагов и бесшумно исчез в зарослях. Через несколько минут он вернулся на поляну, ведя с собой коня. Остановившись, абрек отвязал от задней луки седла бурку и переметную суму, раскинул
– Я, конечно, очень извиняюсь,– еле слышно пробормотал Троцкий, нервно оглядываясь на валяющиеся неподалеку трупы,– но не могли бы вы объяснить, что же здесь произошло?
Однако пустой живот вновь громко напомнил о терзающем его голоде, и молодой человек, так и не дождавшись ответа, быстро схватил лепешку.
– Это люди Гогуа Чантурия, он хотел Нодари Цхададзе подарок на именины сделать,– равнодушно пожал плечами Туташхиа.– Я сюда на встречу с одним человеком приехал, а встретил этих шакалов.
– Я чего-то не понял, а при чем здесь бандиты, подарки на именины и вы? – Троцкий от удивления на время забыл собственные страхи и даже привстал с бурки.– Я так понял, они вас убить хотели.
Абрек уже с интересом взглянул на товарища, и пока тот сосредоточенно жевал, принялся объяснять:
– Цхададзе – мой кровник. Он с моим братом Николози торговые дела вел, а как не поделили они что-то между собой, Нодари моего брата убил и теперь прячется где-то. Чантурия – кунак Цхададзе. Он этих шакалов нанял, чтобы они меня к нему, к Гогуа, доставили. А если живым не дамся, чтоб убили и голову мою ему привезли. А уж мою голову Чантурия хотел Цхададзе на именины подарить,– все это Туташхиа рассказывал таким тоном, как если бы речь шла о простых и будничных делах, наподобие окота овец.– А ты, Лев, как тут оказался? Куда путь держишь?
Вопрос пришелся как нельзя некстати. А может, наоборот, потому как из туманного клубка воспоминаний удалось судорожно выхватить то, которое определенно относилось к этому моменту:
– Из Тифлиса иду. Я там… ну, с властями немного повздорил, пришлось в чем одет был, в том и уходить. Так что сейчас до Батума, потом на пароход и в Одессу. У меня денег там немного в дело вложено, да и знакомые хорошие есть. На первую пору на помощь друзей полагаюсь, а там что-нибудь да придумаю. Только до Батума еще далеко, я устал, да и есть хочется. Так что я пока до Коджора хочу дойти, там брегет свой продам, авось хватит денег, чтоб едой на дорогу разжиться.
– Я сейчас с тобой пойти не могу, дела закончить надо,– с некоторым сожалением протянул Туташхиа.– Но ты не бойся, я добро помню и тебя без помощи не оставлю. Как до Коджора доберешься, иди на улицу Гончарников, там Самсона Гогечиладзе спроси. Его дом тебе любой покажет. Самсону скажешь, что от меня, и вот эту монету отдашь.
Абрек протянул Троцкому серебряную монету с затейливой арабской вязью на аверсе.
– Самсон кунак мой, он тебя приютит, накормит, если надо спрятать – спрячет.
– Зачем мне прятаться? Я не хочу.– Троцкий отрицательно помотал головой и замахал руками. Как и в вопросе с едой, обе сущности солидарно воспротивились необходимости застрять в здешних местах на сколько-нибудь долгое время. И одному, и второму внутреннему голосу казалось, что спасение только
– Отдохнуть-поесть, с силами в дорогу собраться, это да, лишним не будет,– радуясь, что хотя бы ненадолго оба внутренних спорщика пришли к единому мнению, выдохнул Троцкий.– Но прятаться в глухой деревеньке? Не-ет. Так не пойдет, мне в Батум надо.
– Не переживай, мегобаро [11] . Поедешь ты в свой Батум, Богом клянусь, поедешь,– усмехнулся абрек.– День-другой у Самсона поживешь, отдохнешь, а там и я подъеду, до Батума тебя провожу. Прослежу, чтоб по дороге не обидел никто, да. Не спорь! Сам не пройдешь. От Коджора тебе по дороге дальше идти нельзя – там Манглис, в нем солдаты Эриванского полка квартируют, да. От Коджора надо на север сворачивать, по тропам идти. Ты хороший человек, но сразу видно – по горам ходить не умеешь. А я помогу.
11
Друг.
– Ну, если день-другой, тогда ладно,– неохотно, по-прежнему внутренне протестуя против вынужденной задержки, да и, чего греха таить, побаиваясь своего спасителя, согласился молодой человек. Продолжая монотонно пережевывать лепешку, он вдруг встрепенулся и, даже внешне не желая оставаться безучастным к судьбе своего нежданного благодетеля, спросил.
– А вы что делать будете? В полицию заявите?
– Я? В полицию? – рассмеялся Туташхиа.– Шеудзлебелиа! [12] Ну, Лев! Ну, рассмешил! Первый абраг по эту сторону хребта идет заявлять в полицию, что его другие абраги чуть не пристрелили?! Нет, друг, я поеду, поговорю с тем адамиани (человеком), что возле водопада мне встречу назначил, да Гогуа Чантурия навещу. Давно я к нему в гости не ходил.– Абрек коротко усмехнулся, на треть вынул свой кинжал из ножен и жестким толчком ладони загнал его обратно.
12
Это невозможно.
От взгляда на исказившееся в гневной гримасе лицо Туташхиа Троцкому стало не по себе, и он внутренне даже посочувствовал незнакомому ему Чантурия и вовсе уж не знакомому «адамиани». Однако, не желая вмешиваться в чужую ему жизнь, вслух ничего не сказал.
Туташхиа недолго помолчал, потом кинул Троцкому револьвер одного из убитых абреков и продолжил абсолютно спокойным и неизменно дружелюбным тоном:
– Лев! Я вижу, оружия у тебя нет. Так нехорошо. Возьми этот револьвер – и сам защититься сможешь, и другу в трудную минуту помочь.
– Да я с военным оружием никогда дела не имел,– сконфуженно пробормотал Троцкий, поймав брошенный ему револьвер возле самой земли двумя руками.– Вот из двустволки палить, это у меня славно получается, а «наган» я и в руках-то никогда не держал.
– Раз из ружья стрелять можешь, то из револьвера сумеешь,– не терпящим возражения тоном человека, хорошо знающего предмет разговора, произнес Туташхиа, приторачивая к седлу трофеи.
Закончив работу, он протянул Троцкому пару кожаных сапог, снятых с убитого абрека: