Генерал СС

Свен Хассель

Во взгляде вперед особой радости не было: там нас ждали только разрушения и смерть. Во взгляде назад радости не было никакой: прошедшее представляло собой кошмар, который лучше всего забыть. Поэтому мы смотрели вниз, а не на далекую реку, серебристую ленту Волги, где лучи осеннего солнца образовывали сияющие блики на поверхности. И вскоре едва не внушили себе, что настоящее может длиться вечно, что прошлое можно стереть из памяти, а будущего избежать…

Однако танк, пронесший нас через прошлое, был суровой реальностью, он должен был нести нас к неизбежному будущему, и с этим ничего поделать было нельзя. Мы четыре месяца жили в этом танке — спали в нем, ели, сражались как с противником, так и друг с другом — и стали так же зависимы от него, как черепаха от панциря. Останавливались только затем, чтобы заправиться горючим, пополнить

боекомплект, и при этом никогда не покидали своего стального убежища. Неудивительно, что мы давно возненавидели друг друга больше, чем русских! В четырех стенах танка постоянно были враждующие фракции, разногласия, кровопролитные стычки и мелочные ссоры, кончавшиеся тем, что кто-то оказывался полумертв или изуродован на всю жизнь. Последней жертвой стал Хайде. Они с Малышом подрались из-за пропавшего черствого ломтя черного хлеба, и когда нам надоело терпеть, что эти двое толкают нас, пинают, осыпают неточными ударами, мы вмешались и признали виновным Хайде, в результате он был приговорен ехать сто километров привязанным снаружи к заднему люку. Лишь когда он, надышавшись выхлопными газами, потерял сознание, мы вспомнили о нем и втащили его обратно.

Танк весь день ехал к Волге. Вскоре после захода солнца мы разглядели очертания стоявшего на опушке рощи другого танка. Сидевший на башне человек спокойно курил сигарету и созерцал поднимавшийся в сумерки дым. И он, и танк, казалось, чудесным образом находились в ладу с миром.

— Должно быть, нагнали роту в конце концов, — сказал Барселона.

— Слава богу. — Старик удивленно покачал головой. — Я уж стал недоумевать, куда они подевались. Эти карты России совершенно невозможны; кажется, они устарели по меньшей мере на сто лет.

Мы медленно подъехали к опушке, и Порта затормозил в нескольких метрах от того танка. Мы с радостью открыли смотровые щели, и в душный ад нашей тюрьмы пошел свежий вечерний воздух. Старик вылез наружу и окликнул рассеянного курильщика.

— Привет! Я уж думал, вы никогда не найдетесь, мы искали вас повсюду. Где были, черт возьми, до сих пор?

И хотел было спрыгнуть на землю, но тот человек выбросил сигарету, нырнул в люк и скрылся в танке, будто лиса в норе.

— Это русские! — крикнул Старик.

Когда он снова оказался среди нас, мы приготовились к бою. Нам повезло: ничего не ожидавший противник, должно быть, решил вздремнуть. Прежде чем они развернули к нам свою пушку, мы бросили в их башню осколочно-фугасную гранату. Попасть в цель на таком расстоянии было нетрудно. Танк тут же превратился в действующий вулкан, выбрасывающий части разорванных тел, детали механизмов, изрыгающий в сумеречное небо черный дым и желтые языки пламени.

Потом осторожно, закрыв смотровые щели, напрягая зрение и слух, мы двинулись в дальний объезд.

— Впереди танки противника!

Порта затормозил снова. В нескольких метрах от нас на обочине дороги стояли девять Т-34. Выглядели они вполне мирно, не ожидающими неприятностей, но пушки их смотрели в нашу сторону. Старик заколебался. Русские, очевидно, пока что не опознали нас, но почти наверняка опознали бы, стоило нам повернуть обратно.

— Была не была. — Старик кивнул Порте. — Заводи мотор — и полный вперед. Сделаем попытку прорваться хитростью.

Он открыл люк и высунулся. В густых сумерках его шлем походил на русский. Старик рассчитывал, что противник не ожидал появления поблизости никаких немецких танков.

Когда мы тронулись, у меня мелькнула мысль, что только круглый идиот может не заметить разницу между шумом нашего двигателя и «тридцатьчетверки», но, видимо, русские экипажи не различали звуковых тонов. Во всяком случае, они не проявляли никакой враждебности, лишь махали руками и поднимали большие пальцы, когда мы проезжали мимо. Старик любезно им отвечал, а мы потели внутри.

Через час мы как будто стали приближаться к цивилизации. Отдельные дома, потом кучки их, потом длинный неровный ряд, и мы поняли, что въехали в город. Миновали железнодорожную станцию, где стоял под парами товарный состав. Поехали к центру города. Там было полно танков и солдат противника, но в темноте и всеобщей неразберихе нас не заметили. Когда мы медленно выезжали из города, регулировщик остановил нас взмахом руки, чтобы мы уступили дорогу броневику, везшему спешащих генералов. Мы послушно сдали назад и пропустили его.

Неподалеку от города мы оказались в

хвосте колонны русских танков. Миновали под их прикрытием противотанковую батарею и на перекрестке с большой неохотой расстались с ними; русские поехали прямо, а мы свернули к Сталинграду.

На дороге было много препятствий. Нам вскоре пришлось снова подвергнуться риску при проезде мимо колонны стоявших Т-34. Они спокойно пропустили нас, и мы догадались, что экипажи спят перед тем, как их снова бросят в бой.

После танков на пути оказался пехотный батальон. Солдаты возмущенно расступились, давая нам проехать, но осыпали нас такими злобными и вульгарными ругательствами, словно понимали, что мы враги.

Еще один объезд, чтобы не ехать через рощу, и мы наконец выехали на дорогу к своим позициям.

Три дня спустя рота достигла волжского берега километрах в сорока севернее Сталинграда, и все неудержимо ринулись вниз по склону, чтобы наполнить канистры. Казалось, каждый претендовал на честь первым напиться из Волги.

В том месте ширина ее составляет примерно двадцать километров [11] . Сцена выглядела совершенно мирной, приятной, маленький буксир тащил за собой вереницу барж, нигде не было видно ни танков, ни солдат, кроме нас. Внезапно, пока мы плескались на берегу, открыла огонь батарея крупнокалиберных орудий. В воздух взлетели столбы воды, и злополучный буксир начал резкий зигзаг в попытке избежать худшего. Но это было невозможно. Снаряды падали спереди, сзади, справа, слева, наконец один, как и должно было случиться, попал в цель, и буксир переломился надвое, будто спичка. Баржи беспорядочно поплыли дальше, напоминая глупых овец без вожака, и артиллеристы преспокойно расстреляли их. Через десять минут река снова стала мирной. О буксире и баржах напоминали только плавающие обломки.

11

Ширина Волги в районе Сталинграда составляла от 600 до 2100 м; автор, очевидно, имел в виду ширину водохранилища 1960-х годов. — Прим. ред.

Сталинград все еще горел. Нас тошнило от доносившегося запаха горелой плоти, обугленного дерева, кирпичной пыли, пепла. Запах въедался нам в волосы, в одежду, в кожу и потом не исчезал в течение целых месяцев.

Мы повидали много горящих городов, но ни один не горел так, как этот. Вид и запах Сталинграда, жадно пожиравшего себя, бросившегося, очертя голову, навстречу собственной гибели, навсегда врезались нам в память, и никто, переживший те дни, никогда не сможет забыть этого.

Наша рота встала напротив Мамаева кургана, где в сети старых гротов расположился целый русский штаб. Ночью наши крупнокалиберные минометы час за часом бомбардировали склон холма. При недолетах взрывная волна бризантных мин едва не выбрасывала нас из траншей. В бой пошли танки, но успеха это не принесло, и бомбардировка возобновилась с прежней яростью. В конце концов в дело вступила 14-я танковая дивизия [12] , солдаты ворвались в гроты и прошлись по ним огнеметами и автоматными очередями. Пленных не брали. Всех попавшихся убивали на месте. Те, кто хотел бы сдаться, не успевали раскрыть рта. Эта кровавая баня могла бы доставить радость эсэсовцам, однако для большинства из нас то была отвратительная, постыдная бойня, навязанная нам одним из тех категоричных приказов, которые превращали людей в диких зверей и лишь побуждали русских отвечать на жестокость жестокостью и давать клятву сражаться до конца, но не сдаваться в плен.

12

14-я танковая дивизия не вела бои в районе Мамаева кургана. — Прим. ред.

Лето сменилось осенью, а теперь осень медленно уступала место зиме. Поначалу мы едва замечали надвигающийся холод и лишь злобно жаловались на непрестанный дождь, ливший потоками с хмурого неба и превращавший землю в сплошное хлюпающее болото, в котором вязли сапоги. Дождь лил три недели без перерыва. Люди и обмундирование стали приобретать зеленый оттенок. От нас пахло плесенью, за ночь на одежде появлялся белый налет. Нам выдали специальный порошок, которым мы регулярно посыпали себя и снаряжение, однако никакого заметного воздействия он не оказывал.