Генерал В. А. Сухомлинов. Воспоминания
Шрифт:
На узком перешейке против Константинополя было сосредоточено много войск. Переговоры продолжали тянуться нескончаемо, и продолжительное пребывание на месте войсковых частей вызвало заболевания. Появился сыпной тиф, принявший затем угрожающие размеры.
Прибывшая английская эскадра и указания из Петербурга от князя Горчакова связывали руки великого князя Николая Николаевича – вступать в Константинополь он не мог.
Но когда терпение его лопнуло, он передал графу Игнатьеву, ведшему переговоры, что если в тот же день прелиминарный договор не будет подписан, то
Минута была серьезная, и турки сдались, подписав договор. Я стоял на пригорке, с которого виден был выезд из Сан-Стефано. Показался экипаж вскачь, граф Игнатьев, стоя в нем, высоко держал подписанный документ.
Лично мое чувство было далеко не радостное. Сознавалось, что дело нам испортила «англичанка», как всегда пожинающая плоды там, где она их не сеяла. И не я один был огорчен таким окончанием; чуткое сердце главнокомандующего это понимало, и после «парада», вместо «атаки», чинам свиты и штаба разрешено было проехать в Константинополь, но вернуться непременно в тот же день в Сан-Стефано.
Мы все этим воспользовались, но к вечеру вернулись домой. После того, во время приготовлений к отправке войск в Россию, нам разрешили бывать в Константинополе лишь в штатском.
Во время одной такой поездки я посетил Аи-Софию. Она была набита беженцами, среди которых было довольно много больных черной оспой.
Несмотря на то что у меня была сделана предохранительная прививка, я после того заболел оспой. Лечения особенного не требовалось, надо было отлежаться и никого не принимать. Лежа в походной постели, я испытал землетрясение, причем меня раза три подтолкнуло с одной стороны на другую. С комода попадали на пол апельсины, окна и двери отворились, вся деревянная дача скрипела.
Я предназначен был к эвакуации и ожидал уведомления о времени отправления. Между тем в одну ночь мне облегчили ликвидацию имущества добрые люди, стащившие моих лошадей и повозку.
Наконец, с сильными еще следами оспы на лице, я погрузился на санитарный транспорт «Буг» для следования в Николаев. Двое суток пробыли мы в Черном море, в Николаеве нас ждал санитарный поезд для эвакуации в глубь России.
В этом поезде я доехал только до Харькова. Для дальнейшего следования в Петербург мне предоставлено было купе второго класса.
В петербургском комендантском управлении мне заявили, что я на следующий день должен представиться государю, так как последовало высочайшее повеление прибывающим георгиевским кавалерам немедленно являться в Царское Село.
На заявление, что мое обмундирование требует обновления, последовал успокоительный ответ, что его величество указал этого не стесняться. На следующий день я и явился в Царскосельский дворец, где оказался большой прием генералов в парадной форме, в лентах и орденах, в мундирах с иголочки.
Меня, конечно, это стесняло, и я поскорее пробрался в самый конец зала, чтобы стать на левом фланге как самый младший среди блестящего
Были, конечно, также и мои знакомые, но никто, видя меня в таком облачении, ко мне не подошел.
Дежурный генерал-адъютант предупредил, что государь сейчас выйдет, и все стали на свои места по старшинству.
Открылась дверь, и вошел Александр II, в белом кителе и с папиросой в руке. Вся длинная шеренга отвесила его величеству поклон. Государь остановился, окинул всех своим взором; должно быть, я очень уж выделялся, словно пятно на этой звездной ленте, потому что он направился прямо ко мне, обнял меня, прослезился, говоря слегка картаво: «Бедные вы мои, сколько вы там выстрадали. Ну, отдохни теперь, поправляйся, мне такие самоотверженные, верные люди нужны».
Затем его величество прошел к правому флангу и обошел представляющихся генералов. Дойдя до меня, он еще раз подал мне руку и благодарил за службу.
Государь ушел, и, когда закрылась дверь, сколько знакомых у меня нашлось! Были даже и знакомые незнакомцы, с которыми я не имел даже удовольствия когда-нибудь говорить. Но радость эта скоро сменилась большим огорчением: я заболел, как потом оказалось, сыпным тифом. Все доктора были еще на войне. На Гороховой удалось отыскать двух молодых врачей, только что окончивших университет и поэтому не рисковавших практиковать в одиночку.
Таким «консилиумом» они явились ко мне, совершенно правильно поставили диагноз и лечили меня очень внимательно и добросовестно.
Но когда термометр показал максимум – 42o, они заявили, что больше им делать нечего. Это была единственная их ошибка, так как кризис миновал и дело пошло у меня на выздоровление.
Часть третья. Теория и служебная практика (1877–1902)
Глава VIII. На учебном поприще (1878–1884)
В то время как я еще лежал больной тифом, ко мне приехал генерал Драгомиров, чтобы предложить мне место правителя дел Николаевской академии Генерального штаба.
Соответственно опыту, вынесенному корпусом офицеров Генерального штаба, заслуживших прекрасную репутацию в последнюю войну, предстояло расширение академии. Начальником этого высшего военно-учебного заведения был назначен раненный на Шипкинском перевале генерал Драгомиров, имеющий немалый боевой опыт.
Его назначение указывало на предстоявшую тогда определенную программу.
Как только здоровье мое восстановилось, я явился к своему новому начальнику и переехал в здание академии. Кроме текущих дел, отнимавших довольно много времени, я продолжал чтение лекций, прерванных войной, в Николаевском кавалерийском училище, и, кроме того, пришлось взять на себя преподавание тактики в старшем классе Пажеского его величества корпуса.
Одно время мне пришлось руководить занятиями по тактике и в Михайловском артиллерийском училище. Кроме того, Драгомиров поручил мне, в дополнение к его лекциям великому князю Павлу Александровичу, проштудировать с его высочеством некоторые разделы.