Генерал В. А. Сухомлинов. Воспоминания
Шрифт:
Чтобы можно было заснуть хоть на несколько часов, мы с Грековым, прибывшим со своим полком, завернулись в бурки и улеглись в шалаше; у входа в него казаки зажгли костер.
На рекогносцировке, в снегу по колено, я сильно устал и уснул, как только положил голову на свернутый башлык. Но спать пришлось недолго: мы вскочили под огнем вспыхнувшего нашего шалаша, из которого выбрались довольно благополучно.
Еще затемно и по глубокому снегу мы двинулись вперед для атаки. Чуть стало светать, турки обнаружили наше наступление и открыли огонь.
С криком «ура!»
Обходная колонна начала спуск в долину Гиобса, а я возвратился к генералу графу Татищеву. Он находился у наших орудий, обстреливавших «Орлиное гнездо» и отвечавших на огонь турецкой артиллерии.
Мы лежали на бурке, наблюдая накопление наших рот перед главным укреплением, когда доложили, что генерал Карцов со штабом прибыл, остановился у выхода из лесу и приглашает нас к себе.
Как раз в это время прекратилась пальба турок. Успех обходной колонны и риск быть отрезанными привели их к решению покинуть позицию.
Орудия турки не успели убрать, и они были взяты вместе с несколькими десятками пленных, штабом офицеров и знаменем. Наши потери не превышали 100 человек, но было, кроме того, много обмороженных. Когда все это выяснилось, генерал Карцов поручил графу Татищеву преследовать противника и оставил меня при нем.
Генерал Карцов со штабом вернулся обратно в Троян. На следующий день он предполагал со штабом и всем тем, что осталось, прибыть следом за нами.
Но в ту же ночь, с 26 на 27 декабря, поднялась в горах снежная буря, бушевавшая несколько дней, и разобщила нас с ним на все это время.
В ожидании прибытия генерала Карцова разведками выяснилось, что по всем признакам генерал Гурко от Софии наступает в долину Марины, генералы Радецкий и Скобелев перешли в наступление в долину Тунджи. Дорога из Сопота на Филиппополь была свободна.
Через три дня наши разъезды донесли о движении со стороны Орхании, на соединение с нами, генерала графа Комаровского со 2-й бригадой 3-й пехотной дивизии. По дороге из Филиппополя прибыл парламентер для переговоров о приостановке нашего наступления.
Чтобы войти в связь с войсками, спустившимися с Шипкинского перевала, Карцов приказал мне со взводом казаков через Калофер пройти к Казанлыку, где можно было предполагать присутствие и главнокомандующего. Вместе с тем я должен был доставить туда и парламентера. Он оказался доктором, получившим медицинское образование в Париже, и поэтому я мог говорить с ним без переводчика.
По пути в Казанлык он рассказывал мне, что в Филиппополе никто не верил в возможность перехода русских войск через Трояновский перевал зимою.
Моему прибытию очень обрадовался генерал Левицкий. «Фактически установлена связь», – несколько раз повторил он. О штурме «Орлиного гнезда» главнокомандующий знал из донесения генерала Карцова, и мне поручено было сейчас же вернуться к нему и передать, что он подчиняется генералу Гурко, который двигается
На мой вопрос, что делать с парламентером, Левицкий решительно заявил: «Отпустите на все четыре стороны».
В Главной квартире царила такая суета, что я решил немедленно же двинуться в обратный путь.
Стоявший всюду запах роз напоминал мне, что долину Тунджи называют и «долиной роз». Запах этот усиливался при встрече с пехотными колоннами. Можно было подумать: не смазывают ли наши солдаты сапоги розовым маслом? Так оно и оказалось, потому что почти в каждом доме можно было найти сосуд с этой драгоценной эссенцией, добываемой из невероятного количества роз, культивируемых в этой долине.
На следующий день мы прибыли в Сопот, где застали генерала Дмитрия Ивановича Скобелева, отца «Белого генерала», приехавшего от Гурко с приказанием: всему отряду генерала Карцова немедленно двинуться к Филиппополю. Сам Скобелев был назначен начальником кавалерии армии Гурко и меня взял к себе в роли начальника штаба.
Не теряя времени, 30-й Донской казачий полк и Казанские драгуны выступили в тот же день, а за ними потянулась и 3-я пехотная дивизия.
Под Филиппополем в это время уже шел бой; Сулейман-паша отбивался на арьергардных позициях, и Гурко, нажимая на него энергично, отжал его армию к югу от Филиппополя.
Когда мы подошли к самому городу, то единственный мост на Марице был сожжен, и переправляться приходилось почти что вплавь.
Сулейман, прижатый к Родопским горам, отчаянно отбивался до поздней ночи и, не желая сдаваться, решил ночью уйти в горы. Артиллерию и обозы взять с собой не было возможности в связи с отсутствием колесных путей на этом плоскогорье, изрезанном глубокими пропастями. Поэтому Сулейман оставил артиллерию и приказал пехоте, прикрывавшей ее, пробиваться к Адрианополю вдоль подножия гор. С остатками армии Сулейман-паша по тропам ушел в горы на юг.
Когда разведками это выяснилось, решено было захватить их орудия. Казанские драгуны и донцы ночевали вблизи этого парка, и рано утром 7 января казаки Грекова, поддержанные казанцами, атаковали в конном строю турецкое прикрытие, опрокинули его и преследовали в горы.
Артиллерия успела дать всего несколько выстрелов, пехота же открыла огонь в полном беспорядке, поэтому и потери были незначительны, а 54 турецкие пушки, крупповского изготовления, очутились в наших руках.
У селения Карагач и был, собственно, последний акт Филиппопольского трехдневного сражения.
Старик Скобелев был «на седьмом небе» и говорил мне: «Вот пусть почитают теперь в Москве про взятые мною пушки, а то пишут мне дуры-тетки: что же ты, батюшка, ничего на войне не делаешь, а сын-то мой какой молодец? Ну, да, сын – молодец, сам знаю: в кого же он пошел, герой-то? Вот пусть теперь-то и подумают об этом!»
Своеобразный, типичный казак был Дмитрий Иванович. После целого дня на коне и массы работы укладываемся спать в одной с ним комнате на соломе. Ему не спится, все зажигает спички и смотрит, который час.