Генерал В. А. Сухомлинов. Воспоминания
Шрифт:
Поэтому для меня непонятно его поведение в критическую минуту для верховного вождя русской армии, когда к последнему явилась депутация, вместе с Гучковым, с требованием отречения от престола.
Это произошло в районе, где Рузский был старшим военным начальником, а потому по долгу присяги и службы в его обязанности входила охрана особы государя всеми вооруженными силами, находившимися в его руках.
Но в этом смысле не только попытки не было сделано, но он присоединился к мнению революционеров.
Все три генерала были на своих местах. На мне лежала обязанность
В один прекрасный день из Петербурга получено было уведомление, что Германского Генерального штаба подполковнику барону фон Теттау разрешено присутствовать на маневрах Киевского округа. Михаилу Ивановичу это не понравилось, и когда Теттау приехал, мой «командующий» его не хотел принять.
«Поручаю моему помощнику принять его, и узнай ты от него, что ему, собственно, от нас надо?» – с неудовольствием передавал мне это известие Драгомиров.
По-немецки Михаил Иванович не говорил, был другом Франции и нежных чувств к Германии не питал.
Барон фон Теттау, несомненный русофил, говорил по-русски и такого афронта не заслуживал. Хотя и с трудом, но удалось уговорить «командующего» принять этого известного германского военного писателя, не скрывавшего своих симпатий к русской армии.
Прием вышел довольно сухой, слишком официальный: в течение нескольких минут они обменялись двумя-тремя фразами на французском языке, и Драгомиров закончил эту аудиенцию заявлением, что он поручает своему помощнику присутствовать на маневрах 12-го корпуса под Острогом, на австрийской границе, и разрешает барону мне сопутствовать.
Очень чуткий и знавший себе цену, Теттау, когда мы вышли из кабинета Михаила Ивановича, сказал мне с нескрываемой досадой: «Мне так интересно было познакомиться с таким талантом, с таким выдающимся русским военным писателем, а вместо этого всего лишь «bonjour» и даже не «au revoir», а просто «adieu». Я знал, что Драгомиров философ и чудак, но убедился сейчас, что второе у него господствует над первым».
Из воспоминаний о моей солдатской жизни под начальством Драгомирова особенно памятны мне многознаменательные курские маневры. Для Киевского округа они имели особенное значение, ибо его заслуженный командующий войсками должен был уступить командование одной стороны военному министру Куропаткину. Подчиненным Драгомирову войскам предстояла встреча с войсками Московского и Одесского военных округов. Кроме того, Алексей Николаевич Куропаткин просил меня быть его начальником штаба.
Для получения указаний моего будущего командующего армией надо было ехать опять в Петербург. Куропаткин был очень занят в самой столице и для разговоров со мной уделил день своего отдыха, совмещаемый с поездкой в Териоки, по Финляндской железной дороге, где мы на собственной его даче могли без помехи заниматься.
В прекрасной усадьбе, находившейся на берегу Финского залива, действительно
При высокой работоспособности Киевского штаба работа оказалась чрезвычайно успешной. Полевой штаб организован был образцово. Походная типография оборудована генералом Мавриным до такой степени целесообразно и практично, что на любой выставке заслужила бы, без сомнения, высшую награду. Формирование всех отделений штаба и обоза являлось своего рода пробной мобилизацией, весьма полезной для будущего полевого штаба на случай войны.
Погода все это время стояла превосходная, и маневры на редкость удались. Государь видел очень много интересных эпизодов в течение нескольких дней: переправу через р. Сейм и конечную атаку Южной армией позиции московцев под Курском.
Действия Южной армии заслужили общее одобрение как посредников, так и многочисленной свиты государя; киевские же войска выделялись действительно своей боевой подготовкой.
После состоявшегося затем парада рядом со мной слезал с коня министр двора (тогда еще «барон» Фредерикс) и обратился ко мне со следующими словами: «Ну, теперь можно быть спокойным на тот случай, если бы пришлось воевать: у нас появился подходящий главнокомандующий».
Через год Куропаткин был назначен главнокомандующим в Маньчжурии. Когда я сообщил Михаилу Ивановичу полученное об этом известие из Петербурга, он спросил только: «А кто же у него будет Скобелевым?»
Дело в том, что боевая карьера Куропаткина связана с совместной его деятельностью со Скобелевым, преимущественно в роли начальника штаба последнего.
Вскоре после этого назначения я получил от Куропаткина телеграмму с приглашением принять должность начальника штаба Маньчжурской армии. Но так как это уже не были маневры под Курском, то я счел своим долгом ответить, что, не имея понятия о предстоящем театре войны и не будучи знаком с войсками Сибири и их начальниками, я признаю себя вообще неподготовленным именно к этой должности. При таких условиях я не считал бы себя вправе отказаться лишь от чисто строевого назначения.
С телеграммой Куропаткина и проектом моего ответа на нее я пошел к Драгомирову. «Ответ твой одобряю, правильно ты это соображаешь, – признал Михаил Иванович. – Как он только не понимает, что ему нужен Скобелев, у которого он сам был только хорошим начальником штаба».
Еще до начала японской войны Драгомиров стал прихварывать и подумывал о том, не пора ли уйти на покой.
И вскоре после начала японской войны он покинул службу, огорченный тем, что государь хотя бы лишь для проформы не попросил его еще остаться. Он поселился в своем имении близ Конотопа, в Черниговской губернии.