Генерал В. А. Сухомлинов. Воспоминания

Сухомлинов Владимир Александрович

Дипломатия должна была составить себе ясное представление о политическом положении, чтобы быть уверенной в том, что именно витающий в воздухе конфликт будет обязательно разрешен на твердо установленном театре военных действий. Только в таком случае частичная мобилизация могла найти свое оправдание, не являясь козырем в руках тайного врага. Но перед всемирной войной каждый такой незначительный конфликт где-нибудь на отдаленном побережье носил в себе зародыш мировой катастрофы. Поэтому всякая мысль о частичной мобилизации должна была быть во что бы то ни стало отброшена. Это для меня было совершенно ясно еще со времени японской войны. Надо представить себе картину частичной мобилизации в нашей стране.

Пока происходит перевозка войск частичной мобилизации, возможность перевозок эшелонов общей мобилизации исключается.

Достаточно остановиться

на одном этом моменте, чтобы показать, в какой невероятно слабой стадии находилось бы наше политическое и военное положение в период частичной мобилизации.

От времени серьезного строительства, когда я жил всеми этими вопросами, счастливый и гордый достигнутым успехом, от тогдашней самоуверенности, появляющейся, когда посеянные семена начинают всходить, растут, бурями не тронутые, плоды цветут и созревают, и видишь, как они крепнут, меня отделяют девять лет. И если я сегодня поставлю себе вопрос, при моей настоящей осведомленности, – многое ли я из мною сделанного тогда изменил бы теперь и сделал иначе, – я отвечу категорически: нет!

Моя работа логически развивалась из сложившихся обстоятельств, была свободна от вредного честолюбия, каких-либо эгоистических побуждений. Вспоминаю, как тяжело мне было покинуть Киев, чтобы перебраться в Петербург, как трудно было мне освоиться с новой обстановкой в должности начальника Генерального штаба и, в первые годы, военного министра среди интриг столицы, до какой степени тянуло меня обратно в Киев, чтобы там, сидя на месте, отеческими заботами залечивать раны войны и революции. Вспоминаю, как благотворно влияла на меня Екатерина Викторовна, на которой я скоро должен был жениться, и как жизнь в Киеве, в роли генерал-губернатора, – в то время мне было за 60 лет, – предоставляла все блага жизни и все то, что только личному эгоизму было бы желательно. Разбираясь далее в этом вопросе, я сознаю, какой ущерб в духовном и материальном отношениях я причинил себе, отказавшись от крупного оклада командующего войсками и генерал-губернатора, а также от литературной деятельности, которую в Киеве я имел возможность продолжать. Все это служит мне подтверждением, до какой степени были серьезны все фактические доводы, с которыми государь побудил меня погрузиться в петербургский водоворот. То были побуждения солдата и чувства патриота, вновь возродившиеся, подбодряемые доверием царя и положением России в общем европейском концерте, которые привели мое решение к исполнению. Раз я решился взяться за эту задачу, само дело стало уже вопросом моего самолюбия: с тем прекрасным материалом, какой давал русский народ, я стремился создать первую, наилучшую армию на всем земном шаре. Этого честолюбия я не стыжусь, так как оно всецело шло на пользу нашей родины и всецело зиждилось на реальной почве.

В общем я поступал правильно: при сложившихся основных условиях избранный мной путь вел к намеченной цели.

Другой вопрос: должен ли я был желать иметь возможность поступать иначе, нежели я поступил? На это я могу смело ответить: да!

Главного условия для спасения России как военный министр я создать не мог: устранение влияния на управление государством членов царской фамилии… Это влияние мне удалось парализовать лишь отчасти, временно и в недостаточной степени – в моем собственном ведомстве и за свой личный счет. Этой борьбе против великих князей, с их дилетантизмом и безответственностью, при больших претензиях, я обязан прежде всего всем тем, что на меня свалилось после 1914 года. Могу ли я винить себя в том, что не мог создать этих главных условий для оздоровления государственного организма? Я ссылаюсь на Куропаткина, Витте, Государственную думу и революционное движение – все они не смогли побороть исторически сложившиеся факты, так как царь, у которого я был прежде всего слугою, лично отстаивал позицию великих князей. Даже бесцеремонное хозяйничанье в морском ведомстве дяди государя, великого князя Алексея Александровича, не могло открыть глаза царю на то, какой вред наносила безответственность великих князей. Почти ни один из них не был подготовлен и воспитан для какой-либо серьезной обязанности. Общее образование большинства из них, несмотря на хорошее знание иностранных языков, находилось ниже уровня средней школы.

В характере большинства из них были признаки дегенерации, у многих умственные способности настолько ограничены, что если бы им пришлось вести борьбу за существование как простым смертным, то они бы ее не выдержали. Эти непригодные для

дела великие князья, подстрекаемые окружающими их людьми или женами, присваивали себе право вмешиваться в дела правительства и управлений, а в особенности – армии. В этом я ничего изменить не мог, хотя мне и удалось того или иного из великих князей удалить с занимаемых ими постов. Это были самые умные и благородные из них, которые на мое объяснение приносимого ими вреда там, где они думали быть полезными, просто уходили. С ними я остался в дружеских отношениях и вспоминаю о них с большим уважением. Но главных врагов армии, честолюбивого и грубого Николая Николаевича и Сергея Михайловича, я вытеснить не смог. Может быть, со временем мне и удалось бы это сделать, если бы мир продолжался еще несколько лет.

При моем вступлении в должность я не мог поставить условием государю удаление великого князя Николая Николаевича, которому еще в 1902 году обещано было главнокомандование армией на германском фронте. Совершенно так, как и в 1911 году, я не мог ставить условием сохранение мной должности военного министра, – если бы оно было направлено против великих князей. Это было бы объяснено и использовано как объявление войны всей царской фамилии.

В конце концов, немыслимо было добиться изменения регламента о членах императорской фамилии, которое привело бы к тому, чтобы великие князья были подчинены общим законам.

Тут были препятствия и опасность, под угрозой которых мне приходилось работать во время переустройства и восстановления армии.

За спину великих князей прятался каждый, критиковавший мои мероприятия, и таких было много, если только не все пострадавшие при моей очистительной работе. К великим князьям обращались не только чины подведомственных мне управлений, но и мои подчиненные. Великим князьям министр финансов Коковцов жертвовал миллионы, в то время как военный министр должен был буквально выпрашивать копейки. Пресса, ползавшая перед великими князьями, – в отношении высших государственных должностных лиц радушно предоставляла свои столбцы клевете на последних. Подводя итог вредной деятельности великих князей и в первую очередь великого князя Николая Николаевича, я могу сказать: они внесли политику в армию, причем Военное министерство, а затем Генеральный штаб, как перед этим армию, заразили тоже политикой. Армии угрожала, таким образом, политика с двух сторон: снизу – вследствие недовольства в народе и агитаций, с этим связанных, и сверху – великие князья, хотя и не объединившиеся в какую-либо партию, но тем не менее действовавшие партийно, когда подводили свои мины под министра, высшее военное начальство или высоких сановников.

Трудно себе представить, что предстояло царскому дому и вместе с ним всей России, какая готовилась участь, если бы вместо Горемыкина, дипломатов Извольского и Сазонова стоял бы у дела такой государственный человек, как Столыпин… Еще два года мира, и Россия со своими 180 миллионами душ имела бы такую мощную армию по количеству, образованию и снабжению, что была бы в состоянии в своих интересах давать направление решению всех политических вопросов европейского материка.

2 Чтобы местных китайских жителей отличать от китайцев, прибывавших из Китая в Приамурскую область, наша остроумная власть придумала своего рода бандероль: рука обвязывалась бечевкой, закрепляемой оловянной пломбой.

Часть девятая. Крушение (1915)

Глава XXVII. Возникновение мировой войны и ее последствия

В июле 1914 года с моей женой, только что вернувшейся из Египта, мы были приглашены графиней Клейнмихель на ее прелестную дачу. Австро-сербский конфликт как раз в это время достиг своего апогея, и потому вполне понятно, что говорили о политическом положении, тем более что вообще существовало мнение, будто графиня, когда дело касалось Германии, не ограничивалась одними салонными разговорами, а активно принимала участие в дипломатических делах.

В числе гостей графини находился дипломат, который, насколько помню, не был представителем одной из великих держав.

По его мнению, австро-сербский конфликт разрешится сам собой, для войны нет никакого серьезного повода. Великие державы имеют достаточно средств, чтобы потушить эту искру. Все мы тогда думали, что это действительно так и будет. Графиня же считала нужным высказать по этому поводу свое мнение, что не следует играть с огнем и нельзя натягивать струны дипломатического инструмента до такой степени, чтобы они лопнули.