Генерал В. А. Сухомлинов. Воспоминания

Сухомлинов Владимир Александрович

* * *

Из числа находившихся в Петербурге дипломатов в критические дни германский посол граф Пурталес особенно заботился о том, чтобы предотвратить возникновение войны. Когда же все труды оказались тщетными, он присоединился к тем, которые лично меня делали ответственным в том, что вспыхнула война. В своей брошюре он сообщает удивительные вещи по поводу разговора, который у него был с графом Фредериксом. Он пишет, что, выслушав графа Пурталеса о готовящейся катастрофе, чуть не со слезами на глазах министр двора обещал все, что от него зависит, и будто бы при

этом добавил, что «военный министр Сухомлинов, внутренних дел Маклаков настояли на мобилизации, – первый из опасения быть захваченным сюрпризами, а второй из-за внутреннего, угрожающего положения России».

Давнишнее мое знакомство и совместная служба с таким благородным человеком, как граф Фредерикс, мои не только личные отношения, но и служебные, – товарищеские, – были таковы, что я считаю себя вправе заявить, что не мог говорить ничего подобного граф Фредерикс германскому послу, будь это даже правдой. Кто не знает, каким тактом и выдержкой отличался наш министр двора! А для официального разговора в ту минуту, когда разрыв уже был вне сомнения, – тема совершенно неправдоподобная.

Да и само по себе выражение «опасение сюрпризов, которые можно предотвратить мобилизацией», – нелепость, которую министр двора не мог сказать.

Что касается министра внутренних дел, то я от него тоже о таком внутреннем угрожающем положении не слыхал и не допускаю, чтобы Маклаков «на ушко» кому-нибудь говорил о том, чего в действительности не было.

Граф Пурталес сам говорил неоднократно о спокойствии, не упоминая о волнениях в стране.

Об этих последних у меня с Маклаковым был разговор, совершенно не сходный с тем, что приводит граф Пурталес. По опыту японской войны 1905 года можно было ожидать повторения беспорядков и по окончании новой войны, если бы таковая вспыхнула, да еще окончилась для нас неблагоприятно.

* * *

Что касается французского посла, то в Петербурге Палеолог не был достойным представителем своей страны, так как предпочитал серьезному делу пустую болтовню, сплетни и не побрезговал даже знакомством с Григорием Распутиным.

В своих воспоминаниях о пребывании у нас Палеолог рассказывает разные небылицы.

Кто хотя мало-мальски имеет понятие о характере императора Николая II, его манере говорить, тот не поверит ни одному слову Палеолога после того, в каком виде он изобразил якобы интимную беседу с царем 21 ноября 1914 года.

«Вот как я приблизительно представляю себе, – говорит император Николай, – результаты, которые Россия вправе ожидать от войны и без которых мой народ не понял бы тех жертв, которые я заставил его принести. В Восточной Пруссии Германия должна будет согласиться на исправление границы. Мой Генеральный штаб (?) хотел бы, чтобы это исправление доходило до устьев Вислы. Мне это кажется чрезмерным; я выясню еще».

Такие выражения, как «мой народ не понял» и «мой Генеральный штаб хотел», – не свойственны были образу речи государя. Об «устьях Вислы» я могу сказать Палеологу, что это чистейшая его выдумка, так как император Николай II ему этого говорить не мог, если подобный вопрос «в моем Генеральном штабе» не возбуждался. Приписка к этой фантазии – «я выясню еще» – сорвалась с пера Палеолога,

когда он почувствовал сам, что зарапортовался, заведя государя в чужой огород, так как это вопросы ведения Министерства иностранных дел, а не военного.

Далее у Палеолога еще лучше, нечто такое, чего ему Николай II, конечно, тоже говорить не мог:

«Познань и, может быть, часть Силезии будут необходимы для восстановления Польши. Галиция и северная часть Буковины позволяют России достигнуть ее естественной границы – Карпат… В Малой Азии мне, конечно, придется заняться армянами. Я, правда, не смогу вернуть их под турецкое иго. Должен ли я присоединить Армению? Я присоединю ее только в случае категорического желания армян. Иначе я предоставлю им автономный режим. Наконец, я должен буду обеспечить своей империи свободный проход в проливах».

По неискусной этой подделке ясно, что Палеолог совсем не знает Николая II и влагает в его уста всякий тенденциозный политический вздор столичных политиканов.

Это не материал для серьезного исторического исследования, а лишь записки для легкого чтения, которые могут понравиться наивным и легковерным людям, особенно на красивом, благозвучном французском языке.

В этом отношении уже последовало опровержение и графа Пурталеса, который заявил в печати, что разговор, будто бы имевший место между ним и французским послом в приемной г-на Сазонова 28 июля, целиком вымышлен, что никаких бесед он с Палеологом не вел.

Кроме этих двух неудачных представителей великих держав при петербургском дворе, был и третий – Бьюкенен, не признававший никаких других интересов, кроме английских.

Но и в этом, казалось бы, естественном побуждении британский сверхэгоизм сказался характерно, когда г. Бьюкенен явился ко мне в начале войны с требованием об отправке корпуса русских войск в Лондон. Экспедицию эту, для охраны английской столицы, предполагалось направить через Архангельск, куда прибудет необходимый для этого английский флот.

От военного министра удовлетворение подобного оригинального требования совершенно не зависело, а в Ставке великого князя Верховного главнокомандующего нашли, что Бьюкенен сошел с ума.

Николай Николаевич предложил собрать на Дону полк из стариков и этих бородачей казаков отправить в Лондон. От этого Бьюкенен, конечно, отказался – ему желателен был целый корпус, на случай появления на цеппелинах германцев, которых опасались в Англии.

С подобными дипломатическими представителями в Петербурге, для предотвращения возможности возникновения всемирной войны, проект графа Витте о тройственном союзе был, конечно, неосуществим.

Глава XXIX. Великий князь Николай Николаевич и Ставка

Назначение великого князя Верховным главнокомандующим произвело в Петербурге и Москве, а главным образом в самой армии то хорошее впечатление, которое я и ожидал.

В этом выборе был залог победы или так, по крайней мере, это казалось. Николая Николаевича считали человеком сильной воли, от которого ожидали, что он справится не только с генералами, но и с остальными великими князьями и что ему удастся устранить или по крайней мере парализовать придворные влияния на царя.