Генерал Юденич
Шрифт:
— Батарея! Пли!
И так раз за разом. Посматривая на незнакомого командира полевой батареи, всецело поглощённого делом, полковник Юденич с завистью думал:
— Он-то воюет. А мне на бой до сих пор никакого приказа нет. Ни вперёд, ни стоять на месте...
На свой страх и риск Николай Николаевич решил оставить позицию на берегу Хуньхэ и помочь ближнему от него 54-у пехотному Минскому полку отразить вражескую атаку. Издалека при свете горящей деревни было видно, как минчане палили из винтовок по подходившим японским цепям. Вскоре
Быстро собрав командиров батальонов и рот, Юденич приказал:
— Солдатам оставить вещевые мешки и прочие тяжести на месте. Первому батальону перебежками идти на горящую деревню. Второму с сапёрами составить второй эшелон атаки. С наступлением полной темноты сторожить японцев с флангов. Вопросы есть?
Вопросов у ротных и батальонных командиров не нашлось. Ясно было одно — предстоял нешуточный бой. Юденич добавил:
— Смотрите, в темноте своих не перестреляйте. Увидите кого — сразу окликайте, а не бросайтесь в штыки.
Стрелки помогли минчанам отразить атаку вражеской пехоты. Но когда они попытались выйти на южную окраину Сандепу, то были встречены таким яростным огнём, что вынужденно залегли и ползком отошли назад. Фанзы и сараи Сяосуцзы продолжали гореть. За крепкой глиняной стеной, которую не пробивала винтовочная пуля, скопились толпы солдат трёх наступавших полков, в том числе стрелки 18-го с сапёрами. Наступила ночь, но перестрелка не утихала.
Днём на месте разрывов японских снарядов вставали клубы белого или бурого дыма. С наступлением сумерек заменялись они яркими вспышками рвущихся снарядов. Ружейная стрельба слышалась лишь в паузах артиллерийской пальбы.
Юденич приказал выдвинуть вперёд боевое охранение и отрядить в передовую цепь лучших стрелков. Те стали прицельно бить из винтовок по вспышкам ружейных выстрелов из бойниц стены Сандепу, начали пристреливаться и к пулемётным гнёздам японцев.
Только поздно вечером полки 14-й дивизии несколько разобрались, кто где, и упорядочились. И в 18-м стрелковом полку на сбор рот ушёл не один час. Ротное начальство от командира до младших унтер-офицеров срывало голоса, собирая вокруг себя перемешавшихся в ходе ночной атаки солдат.
В это время пришёл приказ командира корпуса овладеть «редюитом Сандепу». За полевое укрепление «редюит» принималось сама китайская деревня. В приказе говорилось:
«Проведённую атаку 14-й одобряю, благодарю полки за геройство. Приказываю взять редюит Сандепу. Приду к вам на помощь, но не сейчас. В добрый час, с Богом».
Однако только-только прибывшая в Маньчжурию пехотная дивизия решить поставленную боевую задачу не могла — её люди не спали уже три ночи подряд. Должной поддержки артиллерии не было, патроны подходили к концу. Бойцы горячей пищи не получали, сухарей им из тыла не подвезли. Люди засыпали прямо под разрывами вражеских снарядов. Ротные санитары выбивались из последних сил.
Командир
Отступали небольшими группами, под покровом темноты, чтобы не навлечь на себя в лунной ночи огонь японской батареи. 18-й стрелковый полк, унося раненых и погибших, пошёл к деревне Вандзявопу на берегу Хуньхэ. Сгоревшая дотла Сяосуцзу и погоревшая во многих местах Баотайцзы возвращались неприятелю.
Николай Николаевич не мог согласиться с таким решением начальника пехотной дивизии, которой его полк придали на время боя для усиления. Но что было делать? Приходилось подчиняться принятому без его участия решению. В стрелковых ротах больше всего возмущались молодые офицеры из числа подпоручиков и прапорщиков:
— Доколь мы будем так воевать...
— Взять на штыках две деревни, угробить столько людей и на тебе — отдать всё японцам...
— Надо вновь пойти на штурм. Посмотрите в глаза солдатам.
Тогда ещё не знали, что бесплодная атака на Сандепу силами целой пехотной дивизии обернётся следующим образом. Известие о понесённых потерях только усугубит общее уныние отходящих к северу русских войск. Японцы же в свою очередь сочтут этот бой за свою большую победу и будут трубить о ней во фронтовых сводках с материка:
«Доблесть воинов императорской армии. Отступающие русские силами многих полков атаковали день и ночь позиции нашей пехоты у селения Сандепу. Но храбрость солдат и офицеров микадо не позволила им ворваться в него. Противники — пехотинцы и сибирские стрелки — понесли большие потери, которым не было равных со времени боев на реке Шахэ…»
Полковнику Юденичу, как прошедшему полный курс Николаевской академии Генерального штаба, было ясно одно, корпусные командиры генералы Гриппенберг и Штательберг в очередной раз перемудрили. Воевали так, как русские не воевали никогда. Суворовским духом «Науки побеждать» в Маньчжурии и не пахло.
Но это было ещё ничего. Хуже было то, что, начиная со штабов корпусов Маньчжурской армии, не говоря уже о самом генерале от инфантерии Куропаткине, любая частная инициатива на уровне полков и дивизий не приветствовалась. Это была настоящая трагедия для старшего офицерского состава армии.
Николай Николаевич уже не в одном бою чувствовал себя связанным по рукам и ногам осторожнейшими приказами свыше. Он не раз с плохо скрываемым возмущением говорил своим коллегам, таким же, как он, полковым командирам:
— Как же можно воевать, если на атаку одним батальоном — не полком я должен испрашивать разрешения даже не у дивизионного, а у корпусного командира...
— Как же я могу поощрить разумную инициативу командира батальона или роты, если мне это непозволительно делать...