Генеральная репетиция
Шрифт:
Генерал вздохнул и решительно сказал:
– Ладно, вызывай армейский ансамбль песни и пляски - возьмем количеством!..
...Гремит, гудит, грохочет, посвистывает и повизгивает вселенская "Калинка-малинка"! Стучат каблуками молодцы в охотнорядских костюмах, проплывают уточками девицы в расшитых бисером сарафанах - на весь мир размахнулась купеческая "Стрельня", выдаваемая за русское национальное искусство.
Графу Шереметьеву с его крепостным театром или братьям Виельгорским с их домашним оркестром в самом горячечном сне не могло бы такое присниться десятки, сотни
Все обдумают, решат, обо всем договорятся за них. А потом их вызовут и скажут - надо или не надо ехать туда-то и туда-то, можно или нельзя играть то-то и то-то.
У графа Шереметьева, случалось, нерадивого или не в меру строптивого лицедея могли и на конюшне посечь, и в простые дворовые разжаловать.
В наши времена на конюшне уже не секут, неудобно. Но нерадивость или, что куда хуже, строптивость не должны оставаться безнаказанными - посекут не на конюшне, а на собрании, ошельмуют в печати, отменят - уже объявленные заранее - выступления и концерты, лишат права участия в заграничных гастролях. А уж это, последнее наказание, пострашнее порки на конюшне!
Не примечательно ли, что пресловутые особые магазины, где товары продаются только на сертификаты - то есть, по сути, на иностранную валюту и прославленный танцевальный ансамбль, который большую часть года проводит в гастролях за рубежом, носят одинаковое название - "Березка"!
А вслед за ансамблями и спортивными коллективами ездят особо проверенные и стойкие стукачи - во главе с "писателями" Анатолием Софроновым и Цезарем Солодарем - и вопят неистовыми голосами; - Шай-бу?.. Шай-бу!.. Шай-бу!
Сражаются наши хоккеисты: - Шай-бу !
Танцует Плисецкая:
– Шай-бу!
Играет Леонид Коган:
– Шай-бу?..
И тут я не могу удержаться, чтобы не сказать об удивительном явлении последних лет нашей жизни:
– Ратуйте, люди добрые? Могучее и стройное здание неравенства дало трещину?
И трещина эта образовалась в самом, казалось бы, надежном месте, в самом защищенном, бронированном. Незыблемейшее неравенство, восхитительный "пятый пункт" удрал-таки штуку, выкинул коленце?
Оставаясь каиновой печатью, знаком качества второго сорта, - он, проклятый, оказался при том еще и лазейкой: обладатели "пятого пункта" имеют право подавать заявления и добиваться разрешения на выезд за границу.
А при одних этих словах - заграница, капстрана, инвалюта - сладостно замирают и тревожно бьются сердца всех больших и малых чиновников.
И какой же русский не любит быстрой езды - всего три с половиной часа и ты в Париже? А в Париж - это еще в старину говорили - приедешь, угоришь!
Ах, Елисейские поля. Пляс Пигаль, универсальные магазины "Призюник" и "Монопри" !
"Мы" -
Нас на две недели пригласила в Париж кинофирма "Алькам", в преддверии начала съемок совместного советско-французского фильма "Третья молодость" о знаменитом танцовщике и балетмейстере Мариусе Петипа.
Я, таинственною волею судеб, принимал участие в этой работе в качестве кинодраматурга с советской стороны и в Париже уже бывал: здесь с моим французским соавтором Полем Андрэстта мы писали литературный сценарий.
А вот Киселев летел - не только в Париж, а вообще за границу - в самый первый раз. Грузный, мешковатый, темнолицый - он наполовину цыган - Илья Николаевич обливался в самолете потом, непрерывно вытирал лицо и шею большим, как полотенце, носовым платком и жалобно повторял:
– Слушай, ты уж меня там не бросай одного, ладно?! Ты же знаешь по-французски я ни бум-бум, и вообще... ориентируюсь слабовато!
О том, как Киселев "ориентируется", на "Ленфильме" рассказывали бесчисленные анекдоты. Злые языки утверждали, что если машина Ильи
Николаевича высаживала его не у самого подъезда Студии, а гденибудь на другой стороне улицы - то Киселев мог вполне свободно заблудиться и даже не придти на работу. А по самой Студии - в павильоны и цеха - Илья Николаевич неизменно ходил с провожатым.
...Хмурый и чем-то явно раздосадованный молодой человек - представитель фирмы "Алькам" - встретил нас на аэродроме, взял наши чемоданы, посадил в такси.
Каким-то странным кружным путем, минуя центр, по окраинным парижским улочкам, мимо серых обшарпанных домов и пустырей, такси привезло нас к дверям тоже весьма неказистой гостиницы.
Молодой человек выгрузил наш багаж, внес его в холл, что-то негромко сказал портье и, поспешно распрощавшись с нами, ушел.
И только теперь, оглядевшись, я понял причину и его досады, и этой виноватой поспешности. Гостиница, в которую нас привезли, была третьеразрядным заведением того сомнительного пошиба, где вечно сонный портье, не глядя - глядеть на гостей здесь не положено - дает посетителям ключи:
– Пожалуйста, медам-месье! На час? На ночь? На сутки?
По узкой винтовой лестнице мы поднялись с Киселевым в наши почти одинаковые номера - с кокетливыми ситцевыми занавесками в цветочках, с неизменной ширмой возле кровати и старинным педальным умывальником с ведерком воды и тазом под ним.
Телефонов в наших номерах, разумеется, не было.
– Ну, нет, - сказал я Киселеву, - мы здесь, Илья Николаевич, жить не будем. Это какое-то недоразумение. Сейчас я спущусь к портье и позвоню в фирму!..
– Я тебя умоляю, - снова залепетал Киселев, хватая меня за руки, - ты не уходи... Я ж боюсь... Я же потеряюсь...
– Не потеряетесь. Сидите в номере и ждите меня. Через пять минут я вернусь.
Но вернулся я не через пять минут, а значительно позже. Телефон у портье был испорчен, и я довольно долго плутал по горбатым переулкам и улочкам, пока не набрел на какое-то кафе, откуда я и позвонил, наконец, в фирму.